Отблеск миражей в твоих глазах

Разница между Лус три года назад и Лус, которую знаю сейчас, неизмерима. Она светится умиротворением, излучает силу, нашла себя, выстроила цели. Я, мать твою, в глубине души гордился ею с первой минуты, хотя постоянно ожидал подвохов. Мне нравилось, какой стала эта чеканушка в завязке. Опять же, и специальность выбрала такую, чтобы себе помочь… Ощущение, что у неё всё схвачено. Еще и меня пытается настроить на позитивный лад.

И вот… сука… приехали, называется.

Ни один из нас до конца так и не свыкся с прошлым.

И это охуеть как плохо.

Подхожу к окну, распахиваю настежь. Прикуриваю, щурясь на тающие лучи солнца.

Две сигареты подряд. Достаю третью и секунд десять пялюсь на неё в упор. Кладу обратно, закрываю окно.

Из гостиной доносятся приглушенные всхлипы, сворачиваю туда. Мы редко используем эту комнату, здесь лишь так и остались мои вещи, поскольку в спальне шкаф маленький и еле вмещает одежду Лус. Львиную долу совместного времени мы с ней проводим либо в кухне, либо в кровати. Что тоже не есть хорошо, я знаю, но пока так.

Сажусь на диван рядом с Шипучкой, перетаскиваю её на себя и обнимаю.

Меня нехило нахлобучивает от нездоровой тряски, в которой заходится тело мелкой. У самого всё начинает дребезжать в непереносимом бессилии.

Пиздец.

Как это вынести? Как пережить её отчаяние? Если меня на куски таскает оттого, что ей больно?

Невесомо целую черные прядки у виска, прячу тотальное замешательство за монотонными легкими поглаживаниями по тонкой спине. И чуть позже, когда Лус чуточку стихает, вытирая нос салфеткой, толкаю нерешительно:

— Поговоришь со мной? О своих родителях.

Впервые прошу об этом не из необходимости тупо успокоить, как раньше, когда мы поднимали этот вопрос, и я действовал по инерции, а из искреннего желания узнать, понять, поддержать по-настоящему.

Меньше всего на Свете я люблю трепаться о семейных скелетах, это то нерушимое внутреннее табу, которое было неизменным для меня с детства. Но сейчас всё иначе. С ней — иначе.

— Барс, не надо. Я возьму себя в руки. Правда. Еще пару минут.

— Пожалуйста. Поговори со мной, — дроблю с паузами, но в голосе теперь твердость, свидетельствующая о готовности стать слушателем.

Она горестно вздыхает, мнется еще какое-то время.

Сползает с меня на диван, ложась впритык, и устраивается щекой на моем бедре. Ледяные катаны, стянувшие ребра, чуть ослабевают. Она рядом, не артачится. Тепло от этого. Рука моментально тянется к её волосам. Бессознательной манией.

— Слышал фразу «После детства кулаками не машут»? — из нее вырывается очередной безутешный всхлип, а я давлю пальцы свободной ладони в кулак, стискивая зубы от сжирающей нутро беспомощности. — А мне, оказывается, жутко хочется «подраться», Барс…

Шипучка содрогается мучительно.

И у меня жилы рвутся на нити.

— Как узнала всю правду, не могу перестать огладываться назад. Анализирую под совершенно иным углом. Безумно жаль маму. Раньше думала, что она человек такой… безликий, понимаешь? — блядь, еще б не понимал, сам называл будущую тещу молью с первой встречи. — Есть такие, мимо которых проходишь и не замечаешь. Как снулые тени. Серые. Бесформенные. А после скандала из-за помолвки, когда они с дедушкой ругались, и я впервые увидела ее живой, полной энергии и протеста, меня не отпускает мысль, что мама всё это время была не собой. Жертвенно взяла на себя вину за смерть брата и самоуничтожилась, блин…

Ну, вполне логично, нет? Винить себя в смерти близкого человека, который косвенно погиб из-за тебя. Жаль безумно, да. Но факт остается фактом.

— Судя по ее высказываниям, если бы дедушка не помешал ей, когда хотела сбежать из дома с… со своим… Боже, как их тогда называли? Ухажером? Парнем? Короче, если бы им дали быть вместе, не произошло бы трагедии. И мне, ты не представляешь, так обидно за нее. За то, что встретила ублюдка, поверила ему. За то, что угробила молодость на траур, ходит с опущенной головой до сих пор. За то, что живет иллюзиями, будто с конченым наркоманом могла быть счастлива тогда…

— Осуждаешь, что сглупила?

— Я не знаю. Скорее… нет. Да и какое у меня моральное право? Опыт, он же у каждого свой, часто болезненный и поучительный. Я не могу осуждать ее за то, что она полюбила не того человека. Мне просто жаль, что мама двадцать лет существует, а не живет. И… что она не справилась. Да и все мы, бабушка с дедушкой, я и мама — словно поставили жизнь на минимум из-за страха. Моя семья так боялась, что нерадивый папаша заявит на меня права, что переехала в другой город, отрезав себя от привычного быта, родственников. Я своих сестер и братьев видела два раза в год в лучшем случае. А могла расти с ними, черт возьми! Мне всегда не хватало общения со сверстниками. Параноидальные замашки дедушки связывали по рукам и ногам. Я почти никуда не ходила, не участвовала в масштабных школьных мероприятиях…

Я вспоминаю, как Лус говорила, что Кети была её единственной блажью. Теперь ясно, по каким причинам.

— Очень злилась на него. Бунтовала. Но безуспешно. Это сейчас я знаю, почему он так поступал. А тогда всё ощущалось иначе.

— Ненавидела их, наверное?

— Ненависти во мне не было никогда. И злопамятства тоже. Я любила и люблю их. Ограничивая свободу, они просто способствовали моему несвоевременному взрослению. Я познавала мир интуитивно, жадно искала лазейки, информацию, много читала, заполняя извилины и пустоту рядом с собой. Возможно, если бы не Кети, я бы стала совсем асоциальной. Она очень хороший друг… — Шипучка спотыкается о свои слова. — В двенадцать лет я самостоятельно взломала киберняню… и, знаешь, для чего? Случайно услышала, как мальчики в школе обсуждали кино для взрослых. Так воодушевленно, что захотела понять, о чем они.

— Посмотрела порнушку в двенадцать? Мелкая чеканушка с косичками? — воображение рисует картинку, и я не могу сдержать свой смех.

— Мне не понравилось, — девчонка гнусавит, вытирая нос. Почти перестала плакать, и я тоже стараюсь разрядить обстановку. — Всё так наигранно и искусственно…

— Оценка настоящего эксперта, ну-ну, — подтруниваю, перебирая гладкие черные пряди.

— А потом я стала читать женские романы. Тоже тайно, естественно. Там хоть красиво описывались откровенные сцены, не вызывали отторжения. Дальше пошла тяжелая литература. В разных жанрах. Я всё искала и искала свою нишу. Место, куда могу приткнуться. Где мне будет уютно без постоянно внешнего контроля. Который дедушка не ослаблял.

— Тебя послушать, он… какой-то тиран и деспот.

— Мой дедушка? — переспрашивает она настороженно и замолкает секунд на пять. — Не помню, сколько мне было лет, я еще ходила в детский сад. Как-то так получилось, что дома мы были вдвоем с дедом. Я играла с кроликами во дворе, за что-то зацепилась, и у меня расплелась коса. Почему-то дико разревелась и кинулась внутрь с криком, что у меня «порвалась косичка». Вселенская катастрофа, прикинь. А дедушка… он заплел мне новую! Шок для моей неокрепшей психики! Дедушка! Впервые! Посмеиваясь и успокаивая. Репкой меня называл. Такой монументальный, излучающий защиту, спокойствие. Да он был моим героем! В тот момент я поняла, что дед всё умеет и может, сильный и надежный. Добрый и любящий. Какой из него тиран? У него просто был пунктик по поводу моей безопасности. Исходя из горького опыта.