Отблеск миражей в твоих глазах

— Тогда не думай о деньгах, разберемся. И… спасибо, родная. Я оценил.

Я сейчас о них и не думаю вовсе.

Укутываюсь в умиротворение, окончательно осознавая, что всё делаю верно.

У моего поступка две причины: Адамовы и Немиров.

Относительно первых — это прямой триггер Таривердиева. Что бы ни говорил, он никогда бы не смог с легкой душой отпускать меня на учебу, где я постоянно вижусь с членами этой семьи.

Вспоминаю, как Барс примчался за мной тогда в больницу, вновь отследив местоположение по приложению. Проснулся почти сразу, когда я оставила его в квартире одного, будто почуял неладное. И тут же поехал следом, даже будучи крайне ослабленным.

И до сих пор. Вижу. Ему беспокойно. Тревожится, представляя наши случайные встречи с Маратом, Назели. Речь не о доверии мне — Таривердиев доверяет. Это другое. Родом из детства.

Я и сама не хочу никаких контактов с Адамовыми. Я хочу комфорта для нас с Барсом на всех уровнях.

А что касается Немирова… Я же собиралась рассказать мужу о преподавателе и попросить совета, но потом произошла драка, и этот вопрос отошел на второй план. И хорошо, что вышло именно так…

Личность Глеба Александровича осталась для меня неразгаданной. Иногда казалось, я преувеличиваю его интерес к себе, а иногда… что эти завуалированные экивоки неминуемо приведут к беде. Мое восприятие обострилось в последнюю неделю, когда я вернулась к занятиям. Профессор вдруг стал частить с прикосновениями. Якобы спонтанными и неуловимыми. То к плечу, то к локтю, то к запястью. Однако стоило мне поднять на него глаза — одаривал непозволительной темнотой во взгляде. И внутри всё переворачивалось от бездонного омерзения.

Я спрашивала себя, есть ли у меня право взваливать на Барса и эту проблему?

Нет. Нет. И снова нет.

В чем резон, если решить дилемму можно добровольным отступлением?

Когда-то маленького Таривердиева заставляли ходить в одну гимназию с пасынком его матери. Обе стороны упрямились и из-за гордыни не желали уступать, увести ребенка в другую школу. И кто страдал в итоге? Только Барс.

Я упрямиться не стала. И раздумывать тоже. Чтобы не доводить до греха. Без того уже накрывала мания преследования, а что было бы дальше? Боюсь представлять.

Один простой шаг избавляет от двух неприятностей.

И я, как и Таривердиев, иду на компромиссы с собой. Ради нас.

Тянусь к стаканчику и снимаю крышку. Делаю пару глотков и отставляю.

Отвожу голову назад и заглядываю в жгучие глаза:

— Есть еще кое-что, — он напрягается тут же, — раз уж ты здесь, и мы всё равно должны будем увидеться с нашими семьями… — кладу ладонь на гладковыбритую щеку, нежностью усмиряя обоюдную тревогу, — не воспринимай это попыткой повлиять на твои отношения с дедом. Просто… ты должен знать. Помнишь последнюю ночь перед отъездом бабушки Норы, когда я плакала?.. Так вышло, что я случайно увидела результаты ее обследования… — киваю в ответ на отражающееся на его лице удивление. — Да, втайне от всех она проходила обследование и подтвердила свои опасения. У нее онкология, Барс.

Опускает веки, пряча от меня эмоции, и я испытываю нечто сродни опустошающему разочарованию. Тоскливый укол. Но одергиваю себя: не всё сразу — он научится не закрываться.

— Она взяла с меня слово не говорить тебе, и об этом вообще никто не знает, в том числе и дедушка, но я впервые в жизни нарушаю данное слово, потому что не могу молчать, это неправильно. Уже полгода грызу себя живьем, — сглатываю, неосознанно с сочувствием поглаживая его скулу большим пальцем. — Из положительного — пока начальная стадия, есть реальные шансы бороться с болезнью. А бабушка отказывается. Ей плевать на себя, она смирилась и не видит смысла заниматься здоровьем.

Таривердиев осторожно приподнимается и отстраняется от меня, вынуждая встать на ноги. Безмолвно выходит из кухни.

Этот его жест бьет по мне адски.

Поникшая и раздавленная, я в полнейшей прострации опускаюсь на стул и стеклянным взглядом утыкаюсь в кафель.

Кинуться следом, обнять и утешить — единственное желание. Но я сомневаюсь, нужно ли Барсу мое проявление сочувствия, если он ушел вот так демонстративно?..

Это всё мучительно сложно.

Так и сижу не шевелясь.

Мысленно — с ним.

И вдруг… Таривердиев возвращается. Входит настолько бесшумно, что, заметив его рядом, вздрагиваю от неожиданности. Ноздри улавливают запах табачного дыма.

Барс плавно оседает на пол в моих ногах.

И кладет голову мне на колени.

Сердце замедляет ритм.

Мои пальцы ложатся ему на макушку естественным и будто отработанным действием. Прочесывают густую шевелюру. Раз за разом.

Его горечь нема и выдержанна.

Но отныне он в ней не один.

60. Барс

Есть такие эпизоды, кривые и стремные, про которые нихера не прокатит риторическое «За что?». Потому что где-то там очень глубоко внутри ты, блядь, прячешь стальное знание: всё происходящее — закономерность, сука. Закономерность, а не исключение.

И пока другие взывают к богам и пускают слезы в пустых поисках ответа на это нетленное «За что?», я принимаю ситуацию… ровно.

Это должно было случиться. И это случилось. Как ожидаемый результат не самой спокойной жизни. А по-простому — эхо ебучего прошлого.

Контрудар.

У бабушки всегда было слабое здоровье. Сначала сын морально изводил ее, а потом своей смертью добил окончательно.

Я хорошо помню первый месяц в доме деда, когда меня забрали после аварии навсегда. Болезненный вид бабушки, ее обесточенность. И отрешенность, с которой она то гладила меня по голове, то кормила вяло, будто из последних сил, то читала на ночь без энтузиазма. В общем, всё — с трудом и нехотя. Потому что надо. Повинность, которую нужно отрабатывать, если родилась женщиной. Дедушке было привычно спихнуть на неё заботу обо мне и самому по-мужски уйти в свое горе. Он предпочитал одиночество в тот период, а бабушке такого счастья со мной не светило. Никто не позволил ей должным образом оплакать сына наедине с собой. На мой взгляд, это довольно кощунственно. Она была измождена, но в то же время вынуждена возиться с внуком.

Когда я подрос, стала посещать мысль, что у них с дедом не хватило любви на меня. Этот ресурс исчерпаем, когда ты проживаешь сокрушительное разочарование. А не оправдавший ставок сын — это даже не сокрушительное разочарование, а целое, мать твою, фиаско.

Потом я понял, что любви как раз хватало, но они приглушили ее после пошатнувшей их трагедии. Чтобы не повторять сценарий, ведь по исходным данным, как они считали, я перенял худшие из генов собственных родителей. По всем параметрам. Вероятность, что превращусь в копию отца, была велика. По их мнению. Вот и воспитывали от обратного…

Я не был близок ни с дедушкой, ни с бабушкой. Но, наверное, во мне автоматически теплилась благодарность за всё, что дают. Дед, удивительно, но никогда не попрекал куском хлеба, однако вдалбливал кое-что важное: надо много пахать, чтобы чего-то достичь. Заслужить. Получить.

И жил я действительно в казарме, приученный к дисциплине.

Бабушка, когда немного отошла от гибели сына, стала проявлять больше внимания, нежности, но вскоре муж ей разъяснил, что «портить» меня, идя проторенной дорогой, категорически нельзя. Запугал тем, что стану еще одной пропащей душой, если давать слабину.