Отблеск миражей в твоих глазах

Красиво. Эстетично.

Облик цельный, интригует даже. У девчонки получилось безошибочно выйти на свой стиль, прощупать что-то индивидуальное, не акцентируясь исключительно на моде. И это меня очень подкупает. Она теперь реально девочка-девочка. Даже если не в моем вкусе. А все её несовершенства при этом раскладе очень гармоничны и трогательны.

— Мне делали экстренную операцию, собирали губы по клочкам, — не сразу вникаю в прозвучавшую фразу.

А когда смысл проникает в сознание, застываю. Отнимаю руку от лица Лус и мрачно жду продолжения.

— Когда проснулась после того, как меня спасли, впала в шок. Такое убийственное ощущение, ты будто в кошмаре очутился. Незнакомое место, писк датчика, куча трубок, какие-то приборы, пришпиленные к тебе. Бесцветные стены, химозные запахи. И никого рядом, чтобы успокоил. Меня жестко накрыло, Барс. Очень жестко. Вплоть до бреда, перетекшего в двигательное возбуждение. Я дергалась, срывала всё, сама не понимала, что причиняю себе вред. Мало того что вспорола губы катетером, когда истерично размахивала руками, так еще и случайно скатилась с кровати и напоролась на угловые железные вставки со всего размаху. Нелепость, но… Губы и подбородок превратились в месиво. Пришлось оперировать, вот форма и изменилась. У меня тут даже маленький шрам остался, — хватает мою руку, которая так и покоится у неё в волосах, и переносит себе на подбородок, давит на пальцы, заставляя нащупать неровность. — Все думали, что у меня ломка, и я так буйствую. Но анализы опровергали эту версию. Врачи потом объяснили, что у меня случился послеоперационный психоз. Хотя операцию как таковую не делали, а реанимировали. Но я долго была без сознания… и, короче, история вышла невеселая. Зато губы красивые.

И хотел бы что-нибудь сказать, но не получается. Воссозданная в моем воображении картина потрясает.

— Нос делать не буду, — выдвигает воинственно, перечеркивая свои же шутки. — Наркоз и реабилитация вообще не мое. Чеканутая чеканутой рознь. Я добровольно к хирургу не сунусь.

Бля, как меня пробирает на смех после её заявления! Аж голову запрокидываю и генерирую мощные грудные вибрации.

Качели. Качели. Качели. С ней, мать твою, как будто всегда так: то ржать в голос охота, то на луну выть.

— Чеканутая ты моя, давай уже баиньки? Миссия выполнена: ты пережила переломный момент, напившись. Не умерла трезвой. Сворачиваем поляну.

Вижу, как её рубит. Помогаю аккуратно приподняться.

— А у тебя есть волшебные таблеточки на утро? Чтобы голова не бо-бо… Если что.

— Я оставлю их тебе на тумбочке, лады?

— И водичку? — канючит.

— Целый стакан. Бубенчиками клянусь.

— Хороший Барсик… — сюсюкается дурашливо и щекочет ногтями волоски на моей груди, ну совсем уже подшофе.

Пытаюсь потянуть Лус наверх, чтобы встала на ноги, как вдруг происходит непоправимое. Хмельной взгляд натыкается на поверхность стола, фиксируется на лежащей бутылке, и я прямо вижу, как в реальном времени в глубине желтых глаз вспыхивают угольки остаточного азарта.

Ой блядь…

— Я хочу доиграть.

Ну, что и требовалось доказать.

Решительно трет веки и смачно шлепает ладонями себе по щекам, силясь ободриться.

— До победного! — манифестирует.

Делаю вид, что не слышу. Опоясываю талию девчонки и совершаю еще одну попытку увести её. План простой: добросить до кровати, где она точно вырубится за три секунды, как только ляжет в постель и коснется подушки.

А вот и нихрена.

Артачится дико. Отталкивает меня, устраивается задницей на своих пятках, коленями утопая в ворсе. Машет на столешницу, жестикулируя и страшно округляя глаза в осуждении, мол, ты тупой, что ли, я тебе говорю, играть хочу.

Ну и мимика, еб твою…

С пьяными спорить бесполезно, это аксиома. Особенно если и в миру они не самые разумные индивиды. Провожу ладонью по своему затылку в злой беспомощности.

Вот же овца упрямая.

Предъявляет мне возмущенно, обвиняя заплетающимся языком:

— Эй, я же крутила и не успела закончить! Горлышко указывает на тебя!

Действительно указывает. Четко так указывает.

Цежу в нетерпении выбор:

— Правда.

Получаю удовлетворенный кивок, дескать, вот видишь, чего выделывался.

Пока чеканушка размышляет над вопросом, туго зависая в одной точке взглядом, я снова группируюсь в прежнюю позу, садясь на ковер и подпирая спиной диван.

Согласен уже уступить и проиграть, лишь бы скорее уложить её спать.

Но никак не готов к тому, что услышу:

— Ты бы хотел поговорить с мамой?

Я мог бы скинуть эту наглость на опьянение. Если бы не читал в данную секунду полнейшую серьезность в глазах Лус. У неё как-то получилось собраться, несмотря на свое состояние, и она точно отдает себе отчет, что лезет за черту, нарушая негласные запреты.

— Действие, — буквально швыряю ей в лицо грубо.

И чувствую, как в кровь моментально впрыскивается мощная доза яда, которая травит меня флешбэками.

Вся теплота, что испытывал к ней до этого, мигом испаряется в яром разочаровании. Но я наученный же, блядь, опытом, и в совершенстве познавший умение не демонстрировать внутреннюю смуту с сопутствующей разрухой. Поэтому стараюсь не поддаваться и не срываться на глупой девочке, метко попавшей в цель.

Уверен, она ощущает перемену в моем настроении.

Но пиздец какая упоротая — напролом прет в своем невъебенном упрямстве:

— Поговори с дедушкой, Барс. Просто поговори. Это очень, очень важно в первую очередь для тебя. Позвонишь ему утром?

Палит мольбой в голосе, и это словно по-настоящему рикошетит мою выдержку, вызывая лишь ответную злобу. И кем только себя возомнила? Куда замахнулась?

— Нет, — уже и не скрываю гнев. — Фиксируем: проиграл. Озвучивай желание и спокойно иди спать.

Искорки надежды в глазах Лус гаснут. Я даже не понимаю, на что она рассчитывала. Бред же.

Тоскливо озирается по сторонам, медленно и поникши, после чего натуральным образом подползает ко мне, косолапо передвигаясь на четвереньках.

Настороженно наблюдаю за ней, настроенный на любую ересь в её исполнении.

Виновато тупит взгляд, перемещает ладони мне на плечи, находит в них точку опоры и отталкивается, чтобы приподняться и взобраться на бедра. Молчу и выжидаю, пока далеко не грациозно опускается пятой точкой прямо на мой пах.

Дубасит грустным вздохом в ухо и следом выдает приглушенно:

— На самом деле… ты хороший. Глубокий. И раненый.

Сползает чуть ниже и тычет пальцем мне в грудь, куда-то в район сердца:

— Пусть у тебя перестанет болеть. Моё желание.

Ловлю её, когда почти теряет равновесие. Не перестаю удивляться тому, как практически в щелчок отключается. Сверхспособность засыпать в одни взмах ресниц входит в чат нежданчиком.

Удерживаю в кольце рук, вынужденно прижимая к себе. Тут же обдает сопением, примостившись губами к моей ключице.