Отчего бывает радуга

– Да вы с ума спятили! При чем здесь я? Я стоял на бордюре.

– Многие стояли на бордюре... Стояли, да не так, как ты, и не для того!..
– обидчиво прошептал он, становясь сизо-буланым...
– Мы все знаем, Константин.
– Он помолчал.
– Но я до конца хочу быть правдивым. Все скажу!.. И тогда, ночью в лесу, несмотря на кромешную тьму, вы все видели. Я знаю. Мы все о вас знаем. Но за что вы меня там так ударили?

– Так это были вы?
– поразился я.
– Тот, буро-фиолетовый, гонявшийся за мной бизон?

Эгоист страдальчески сморщился.

– Второй раз, - прошептал он, - вы склоняетесь надо мной. А в третий?.. Над моим телом?

Его лицо передернулось.

– Следовательно, - уточнил я, - там был не Ниготков?

– Нет. Был я, Игорь Словесный. Игорь Тимофеевич... И другие. Константин, заклинаю вас!
– не губите меня. Пощадите!..

– Между Ниготковым и вами, Игорь Тимофеевич, есть что-то общее. Почему ночью в лесу я вас принял за Ниготкова? Почему вы с ним схожи?

– Мы двоюродные братья. Наши матери родные сестры.

– Вы двоюродный брат Ниготкова?
– поразился я.

– Сожалею об этом!
– искренне воскликнул он.
– Я с ним хочу порвать. Навсегда! Я решил...

Словесный закрыл глаза, сжал губы.

Я обратил внимание, что он еще быстрей начал утрачивать соломенно-желтый цвет, когда сказал, что боится меня. Он становился все более и более пепельно-серым и уже почти сливался с асфальтом. Так вот почему он был соломенно-желтым, а не фиолетовым: он решил с "ними" порвать!

– Скажите же о Ниготкове самое главное!
– попросил я.
– Говорите! Не трусьте!

– Не могу...
– с трудом разжал он губы.
– Язык не поворачивается. Я с ними порвал - и довольно этого...

Конечно, я не должен был разговаривать с пострадавшим. Но он сам затеял разговор, да к тому же было совершенно очевидно, что не настолько он пострадал, чтоб с ним нельзя было разговаривать (как потом оказалось, у него треснула коленная чашечка на правой ноге). Но главное - эти его признания!..

– К чему эта половинчатость!
– сказал я ему.
– Раз вы решились, то будьте последовательны до конца. Обратного пути у вас уже нет!

В нем появился настороживший меня сливяно-сизый оттенок.

– Ну хорошо, Константин...
– внутренне с чем-то согласившись, прошептал он и тут же тоном, заключающим в себе все значения жизни и смерти, тихо воскликнул: - Ты антихрист. Вот ты кто! Я знаю. Мы знаем... Вот как ты появился...

– Ахинея это, товарищ Словесный! Несусветная чепуха. Лучше сразу говорите о Ниготкове. Кто он, что?

– Только ради собственного спасения...
– не открывая глаз, в странном волнении проговорил он и замолчал.

– Не хотите говорить - ну и не говорите! Вам же хуже будет, - грубовато встряхнул я его за плечо.

– Да, да!.. Они сегодня...
– медленным и основательным движением ладони стерев со лба липкий пот, забормотал Игорь Тимофеевич.
– Они сегодня совершат... Он поедет за медом. На пасеку... Любит он сладкий мед!.. И он с ними... Нет, нет!!
– вдруг прошептал он и в знак отрицания замотал головой и вскинул над собой руки.
– Нет! Что это я говорю?.. Нечего мне сказать... Ну что вам всем от меня надо?!.

– Вы посмотрите - вот прилип!

– удивленно, с возмущением сказала надо мной какая-то женщина.
– Человека сбило, а он привязался с разговорами!..

Осуждающе заговорили и другие присутствующие.

Неожиданно голова Словесного повернулась набок. Казалось, он потерял сознание. Лежал с открытыми глазами и молчал.

Да, он хотел сказать еще что-то, но так и не решился. Будучи по натуре двойственным, Игорь Словесный, очевидно, часто так поступал в критических ситуациях. Получалось, что он как бы что-то и сказал мне, тем самым вроде бы сняв с себя половину вины, и в то же время как бы ничего определенного мне не сообщил и тем самым снимал с себя ответственность за мои выводы.

После короткого молчания я спросил Словесного:

– Скажите, где эта пасека? Игорь Тимофеевич!..

Он лежал теперь с закрытыми глазами, с плотно сжатыми губами и молчал. В его пепельно-сизом цвете появились песочные тона. По-моему, Словесный слышал меня.

Надо мной раздался отчетливый голос:

– Извините!

Я поднял голову. К нам наклонился высокий молодой милиционер.

– Вы медик, врач?
– спросил он меня.

– Нет...

– А, тоже пострадавший... Прошу встать, если можете. Граждане, прошу всех отойти!..

– "Скорая помощь"!
– громко сказал кто-то.

Я отошел в сторону.

Вдоль улицы, в который раз уж, порывом, сметая бумажки, подул ветер. В небе клубились предгрозовые тучи. Дождь мог пойти с минуты на минуту.

Еще недавно я мучился в догадках: какое преступление эти фиолетовые совершили - какое-нибудь бандитское нападение, изготовление поддельных денег, грабеж, мошенничество??.

Теперь же, после слов Словесного, все как будто прояснилось для меня: с какой-то пасеки может быть совершено крупное хищение меда. Мед, мед... Все-таки была в этом "меде" какая-то фальшь!..

Обо всем, что мне стало известно, мне надо было просто-напросто сообщить в милицию. Но я не очень-то торопился. По правде сказать, мне очень хотелось самому схватить Ниготкова за руку.

Короче говоря, с этого часа из-за ложных представлений и своей самонадеянности я начал совершать ошибки.

Я из автомата позвонил Ларисе. Она была дома. Мы договорились с ней встретиться в четыре часа у кинотеатра "Аленка".

Позвонил на фабрику Вадиму Мильчину, чтоб и он принял участие в поимке Ниготкова. Но была ведь суббота! Я помчался к Вадиму домой. Дома его не было. Я оставил Вадиму записку и погнал к кинотеатру "Аленка".

Я ждал Ларису на скамейке. Напротив меня останавливались и катили дальше трамваи. Вдруг на остановке среди ровной и спокойной цветовой гаммы пассажиров появилось яркое пятно. С передней площадки прицепного вагона среди прочих пассажиров сошел мужчина в широченном чесучовом костюме, в соломенной шляпе. Он был фиолетового цвета!

Я быстро подошел к нему и резко спросил:

– Извините, ваша совесть чиста?

– Нет, - ничуть не удивившись вопросу, коротко сказал он, придерживая от порывов ветра свою шляпу.
– Нечиста. Это точно.