Отходняк после ящика водки

Так или иначе, но мы пошли между островами по ровной воде. На мелководье море было слегка голубое и было видно дно, и только сгустки кораллов выглядели черно-коричневыми пятнами. Когда заходили поглубже, вода становилась темно-синей и казалась холоднее. Клевала всякая ерунда: то макрель сантиметров на тридцать, то со дна возьмет flounder (маленькая камбалка), то небольшая blue fish. Но все это было не то. Конечно же, хотелось поймать много sea bass. Это было бы дело. Пожалуй, sea bass – самая вкусная рыба в океане. Однажды на Лонг-Айленде я вместе с моим товарищем Игорем Фуксманом поймали много see bass и отдали его приготовить в прибрежный китайский ресторанчик. Так нам его так вкусно приготовили, что жена мне до сих пор вспоминает тот обед как образцово-показательное чревоугодное мероприятие.

SEА BASS

Кстати, по поводу sea bass. Я долго никак и нигде не мог выяснить, как можно по-русски перевести название этой рыбы. Мой опыт рыбака подсказывал, что она похожа на две известные российские рыбки: на кефаль и чуть меньше – на сига. Однако официальные словари давали мне перевод sea bass как морской окунь. С этим я решительно не мог согласиться. Ничего общего с окунем, во всяком случае по внешнему виду, у этой рыбы нет. Дело в том, что тут мы имеем дело просто с механическим переводом двух несвязанных слов: sea – море, и bass – окунь, а раздельный перевод этих слов дает неверный смысл. А вот, например, есть такая рыбка black bass (я ее ловил в Нью-Джерси), так она очень даже напоминает окуня (только, как вы успели догадаться, она вся черная). Настоящий морской окунь (красный и с выпученными глазами) называется norway redfish. Таким образом, прямой перевод ясности не внес.

Для разрешения проблемы идентификации sea bass я залез в зоологические атласы. Вот что показали мои изыскания. Сига я отмел сразу, поскольку он относится к лососеобразным, а sea bass – к окунеобразным. Дальше я обнаружил первое русское название этой рыбы – каменный окунь. Это уже было кое-что, но мне это название ничего не говорило. Я не слышал среди рыбаков фраз типа: «А пойдем ловить каменного окуня!» Не удовлетворившись первым успехом, я продолжил свои поиски. Нашел французский перевод sea bass – lup de mare (морской волк). Это годилось еще меньше. Это опять была транскрипция, а не смысловой перевод. Итальянский вариант bronzino тоже никуда не годился. И тут я наконец наткнулся на русский перевод – лаврак. И далее, совсем уж унизительное для меня – в европейской части России обитает в Черном море и Керченском проливе.

Вот так: век живи, век учись. Лазил я по этим азовским и черноморским лиманам и заливам все детство, переловил уйму разной живности, включая катранов, рачков и черепах, но слыхом не слыхивал про рыбу лаврак. А тем не менее есть такая рыба. Кстати, мое предположение относительно кефали оказалось не таким уж и далеким от истины, поскольку и лаврак, и кефаль относятся к одному семейству окунеобразных и, например, в Греции лаврак не отличают от кефали: и ту и другую рыбу называют «кефалос».

Забегая вперед, скажу, что в этот раз see bass мы так и не поймали, и кормили наших женщин пойманными камбалой, макрелью и blue fish (тоже, кстати, не знаю, как перевести на русский). Обед удался благодаря большому количеству холодного белого вина и снисходительности наших вторых половин.

Но, по закону подлости, естественно, было очень много поймано барракуд. Барракуда очень похожа на большую щуку. Только морда у нее не утиная, как у щуки, а скорее больше похожа на морду судака. Когда моя теща работала на рыбокомбинате на Ладожском озере, то она иногда приносила домой больших ладожских судаков килограмм по пять. Так вот судачья морда очень похожа на барракудовую. А тело барракуды, как я уже говорил, вылитая щука: длинное такое. Зубы у барракуды большие и стоят поперек, немножко неестественно.

Барракуды нам попадались большие и могучие, метра по полтора. Они сильно дергали спиннинги, и всякий раз мы радовались поклевке, думая, что попалась хорошая рыба, но потом привыкли к тому, что если идет мощная поклевка, то радоваться не надо, поскольку это барракуда.

Несъедобность барракуд, как нам сказали, объясняется тем, что они хоть и считаются хищниками, на самом деле относятся к так называемым пищевым оппортунистам, то есть едят и падаль, и растительную пищу, и планктон. Поэтому велик риск отравиться. Во всяком случае, так мне объяснили местные рыбаки. Меня это объяснение несъедобности барракуды не сильно устраивает, так как получается, что наших карасей и карпов тоже нельзя есть, поскольку они питаются падалью. Но ведь мы же их едим. Кстати, например, когда я ловил рыбу у берегов Доминиканской Республики, то там попадающихся барракуд не выбрасывают, а едят.

Я лично жарил барракуду на сковородке. Тут такая же история, как с акулой. Барракуда просто невкусная, поэтому в странах побогаче ее считают несъедобной, а где победнее, едят за милую душу.

На Британских Виргинских островах барракуда считается несъедобной, поэтому мы пойманных рыб выбрасывали обратно за борт. Тут нужно было умудряться вытаскивать крючок из усеянного острыми зубами рта большого и сильного животного. Рыба бьется в руках, поэтому очень было неудобно. Меня она все-таки пару раз цапнула за руку. Укусы были глубокие и долго заживали. Потом, уже в Москве, было приятно на вопрос: «Что у тебя с рукой?» – отвечать: «Да так, ничего особенного, просто барракуда покусала…» Согласитесь, звучит неплохо, а? С элементами мачизма…

А.К.

ИСТИННЫЙ АРИЕЦ. ХАРАКТЕР НОРДИЧЕСКИЙ

Ральф-Дитер Монтаг-Гирмес. Каково живется в Москве человеку с таким именем и фамилией? Я люблю встречаться с ним. Он очень интересный собеседник. Пожалуй, из иностранцев он да еще Борис Йордан и Алан Бигман так хорошо знают и понимают Россию. Ральф-Дитер как-то сказал мне, что Москва – это город, в котором он живет дольше всего. В Германии ему скучно, хотя у него там большое поместье в Саксонии, сестры и брат. Сейчас Ральфу-Дитеру 41 год. У него в Москве небольшой банк, и он, как это принято говорить, – «преуспевающий бизнесмен».

Стоит заметить, что Ральф-Дитер был и есть воплощение немца: аккуратный, педантичный, сдержанный, честный. Я с ним вместе работал четыре года – с 93-го по 97-й. Он трудился первым заместителем гендиректора Российского центра приватизации. Мне на него без конца жаловались, что он дикий зануда и формалист. А я и не собирался с этими его чертами бороться. Я прекрасно понимал, что в бесшабашной и безалаберной команде приватизаторов должен быть хоть кто-то, кто все бумажки подошьет правильно, на все получит заключение юристов, потребует все необходимые экспертизы и оценки и без этого не сдвинется с места ни один проект. Я думаю, что многие должны ему в ножки поклониться за то, что не сидят в тюрьме. Вот не окажись вовремя какой-нибудь бумажки, и уж прокурорские бы нас не пожалели… Мы ужинали с ним в ресторане «Желтое море» и просто болтали.

– Скажи, а что заставило тебя учить русский язык?

– Это очень просто. У нас в семье было принято заниматься военным делом. Так или иначе, все служили. Отец, например, был разведчиком вермахта еще во Вторую мировую… Я поздний ребенок… Сейчас я скажу – отцу было 54, когда я родился. И мне нужно было служить. А на военную службу я не очень хотел идти. И были у нас такие специальные войска, называется это «фронтовая разведка бундесвера», и там учат русский два года. Я даже прошел короткий курс командира мотострелкового батальона Советской армии. Ну вот, и после окончания учебы я стал заместителем командира штаба разведки Первого корпуса бундесвера.

– А вот я в университете на военной кафедре получил специальность военного переводчика. Как раз немецкий язык. Так нас учили агитировать солдат бундесвера сдаваться в плен. И еще заставляли учить Гаагскую конвенцию по правам военнопленных, типа: военнопленному разрешено холодное оружие, если оно ему положено по форме, например, если он кавалерист или морской офицер. Или если он офицер и признается, что офицер, то его должны освободить от общих работ.

– Да, нас тоже заставляли эту конвенцию наизусть учить.