Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Шрифт:

Он ни разу не оглянулся, хотя его так и подмывало узнать - не летит ли камень из-за угла или не догоняют ли их Двухголовый с Тихонями. Чтобы подавить постыдный страх, Шурка оживленно болтал Катьке всякую чепуху.

Когда опасность миновала, Шурка перевел дух и победоносно оглянулся.

– Знаешь, - сказал он, молодецки сплевывая, - мне смерть как хочется вернуться и угостить Двухголового! Для праздника.

– Ох, где Двухголовый, где?
– живо обернулась Катька.
– Смотри, и Тихони с ним!
– Она воинственно тряхнула косичками.
– А я и не заметила, все про сахарную куколку думала... Давай, давай поздравим их с тифинской!

Она принялась засучивать и без того короткие

рукава платьица.

– Да я и один с ними справлюсь. Не стоит тебе рук марать.

– Ничего. Я страсть люблю драться.

– Я тоже страсть люблю драться... Ух, и набью же я сейчас брыластому Двухголовому!
– кровожадно воскликнул Шурка, с удовольствием отмечая, какое превосходное впечатление производят его слова на невесту.
– И Тихоням кровь пущу... и-и... и качели изломаю. Я очень сильный.

– И я сильная. Здорово умею царапаться и кусаться. Ну, пошли, пошли!
– торопила Катька.

Шурка решительно повернул обратно к качелям, сделал несколько смелых шагов, потом остановился в раздумье.

– Знаешь что, - сказал он с опаской, - покуда мы их будем бить, пожалуй, сахарные куколки продадут... и китайских орешков нам не достанется.

Катька заколебалась.

– Их там раскупали почем зря... китайские орешки и куколки. Я видел, когда за обедней был.

– Жа-алко...
– тоненько протянула Катька, с сожалением поглядывая на качели и веселящихся, ничего не подозревающих врагов.
– Ну ладно, вздохнула она.
– Мы потом им наподдадим. Встретим на гулянье и тогда отлупим? Эге?

– Эге, - сказал Шурка.

И вдруг почувствовал в себе чужого человека. Он сидел, этот неизвестный человек, в Шурке, в душе его, и нашептывал на ухо: "Трус... трус... трус! На отца обижаешься, а сам говоришь неправду. Ты боишься Двухголового, а перед Катькой бахвалишься. Трус!"

И ему стало так стыдно, так нехорошо, что рассыпалось его богатство, счастье, и он не знал, что ему лучше сделать: пойти на Волгу и утопиться или признаться во всем Катьке?

"И зачем тебя дернуло говорить неправду, будто хочется поколотить Олега!
– возмущенно спрашивал чужой, справедливый человек, сидящий в Шурке.
– Ты хотел покрасоваться перед невестой, чтобы она тебя еще больше любила. Но она и так крепко любит, три раза поцеловала, а тебе все мало. А вот узнает она, какой ты трус, и не будет любить нисколечко".

У Шурки горели уши, горели щеки, он весь горел, как в огне, как в аду, когда черти поджаривают грешников на сковороде. Лучше бы ему потерять серебряный полтинник, быть избитым до смерти Олегом, лучше бы ему умереть вот сейчас, не понарошку, а взаправду, навсегда умереть, как умер дядя Игнат, и никогда не видеть Катьки, чем говорить ей неправду...

Нет, Шурка знает, что ему надо сейчас делать.

– Я все выдумал... знаешь, про сахарную куколку и орешки. Их много, их никто не раскупит, - сказал Шурка с отчаянной прямотой.
– И я немножко боялся Олега, а теперь не боюсь... Давай пойдем драться с Двухголовым и Тихонями!

"Молодец!" - погладил Шурку по голове чужой, хороший человек и пропал, не нашептывал больше ничего в уши.

Скажи Катька: "Пойдем!" - и драка состоялась бы и неизвестно чем закончилась. Но Катька затрясла косичками, и так сильно, что бантики запрыгали.

– Нет, - сказала она, не поняв, видимо, Шуркиного состояния.
– Нет, это правда - куколок раскупят. И орешки и пряники раскупят. Сегодня у всех деньги есть. Айда на гулянье!

– Айда!
– откликнулся облегченно Шурка и вновь стал богатым и счастливым.

Глава XXV

ПРИКЛЮЧЕНИЯ ТРЕХ СЧАСТЛИВЦЕВ

Чем ближе подходили Шурка и Катька к церковной роще, тем явственнее доносилась до них разноголосая, веселящая

сердце музыка гулянья. Вначале это был гул, словно в роще бушевал ветер. Потом из гула выделились мерные зазывные удары барабана, звуки гармоники, вероятно, не одной - так громко слышались переборы кадрили. Стали долетать перезвон бубна, пронзительные ребячьи свистульки, хлопки, говор.

На обрывистом берегу Гремца, возле поповой бани, под тенью сосен уже отдыхали утомившиеся гуляки - мужики в суконных пиджаках внакидку, цветистые бабы с грудными ребятами, старушки, нищие, осматривавшие содержимое своих котомок и бранившиеся между собой. На примятой траве шелуха подсолнухов, кожура от колбасы, селедочные хвосты, яркие замусоленные бумажки от конфет и иная праздничная дрянь. А музыка все нарастала и нарастала.

Ребята не выдержали и побежали навстречу барабану, гармоникам, свисткам, говору толпы.

Они поднялись на пригорок, к дому просвирни, и остановились, тяжело дыша, завороженные необыкновенной картиной, возникшей перед ними.

Белая, сахарная церковь возвышалась над курчавой зеленью кладбищенских берез. Золотой крест колокольни, закинутый в небо, горел, как кусочек солнца. Вдоль ограды тянулись одним снежным полотнищем сказочные палатки торговцев. И точно радуга упала возле этих палаток на землю: то праздничная, гуляющая толпа народа кишела у палаток, обступала, приценялась, рассматривала возы с горшками, корытами, лаптями, кадушками, горы ситца, граблей и еще невесть чего. За церковью возле школы, в роще, была вторая радуга, круглая. Это на просторной лужайке чинно танцевали кадриль разряженные парни и девки, плотно окруженные любопытными матерями, отцами, бабушками, подростками и ребятней. Оттуда доносился гром барабана, звон бубна и басистые голоса гармоник.

В роще темнели тарантасы, бились на привязях распряженные лошади, одолеваемые оводами и мухами. Еще дальше, как бы на краю земли, в просветах сосен блестела Волга, и маленький, словно игрушечный, буксирный пароходик медленно поднимался вверх по реке, таща за собой две баржи.

А на всю эту красоту и благодать ласково взирало солнце, щедро оделяя светом и теплом палатки, церковь, березы, гуляющий народ. И небо голубело, и галки летали, и стрижи вились.

Вот картина так картина! На эту, картину Шурка согласен смотреть каждый день. Вытаращенными, бегающими от множества впечатлений и красок глазами он впивал в себя сияние живой радуги, глядел на гулянье - и не мог наглядеться, слушал музыку и шум - и не мог наслушаться. Вздрагивающие его ноздри ловили запахи мятных и медовых пряников, каленых и китайских орехов и сластей, можжевелового дыма от самовара квасника.

Боже мой, если бы Шурка был царем, он каждый день устраивал бы такие торжества и всем мальчишкам и девчонкам давал бы по серебряному полтиннику на гулянье! Почему он не царь и даже не Устин Павлыч Быков и не может оделять всех гостинцами, поить досыта клюквенным квасом? Подождите, друзья-приятели, знакомые и незнакомые ребята, бог даст - Шурка заведет вот такую белую палатку у церкви и только тем и будет заниматься, что устраивать гулянья и дарить вам, милые мои, все, что хочется.

Он ощупал напуск матроски, сжал его покрепче свободной рукой, а другой потянул за собой Катьку.

Вскоре они оглохли от приятного галдежа и, рискуя быть раздавленными, продрались к палаткам. На глаза им попались игрушки - лошадки на колесах, куклы в шляпках, с распущенными косами, точь-в-точь такие, как пел в канаве Саша Пупа, трубы и свистульки, пистолеты и прочие чудеса, которых у них не было. Разгоревшись, Катька и Шурка выбирали глазами, что им нравилось, толкаясь и смеясь, указывали пальцами на игрушки, как бы покупая, и кричали друг другу:

– Чур, это моя!

– Чур, это моя!

Поделиться с друзьями: