Открытие

— Посамостоятельнее вести себя и думать не мешало бы вам, — отозвался Гарька с усмешкой.

— А ты себе это на ус мотаешь для повестушки или романа? — Женя вплотную приблизился к Гарьке. — И провоцируешь всех?

— Геолух ты! — выпалил Гарька ответный клуб в лицо Жени. — И друзья твои тоже!

Женя схватил Гарьку за грудки и рывком подтянул к себе. Козырек учительской шапки мотнулся, и очки покатились по скользкой дороге. Гарька потянулся за ними. И Женя не стал преследовать его. Он ощутил горячий отлив злости в мышцах. Гарька был не слабее его. И владел собою. Очки только подводили.

Гарька не торопясь нащупал очки, нацелил их на столб с лампочкой и близоруко оглядел стекла. На правом стеклышке белела трещина.

— А все-таки с Игорем что-то было не так, — сказал неожиданно Гарька. — И вы хватитесь, да поздно будет!

Гарька развернулся и зашагал дальше изящной своей походкой.

Женя подобрал свою шапку и долго глядел, как Гарькина тень рассекает желтые пятна света из окон. Попробовал распрямить спину и расставить носки тяжелых унтов врозь, под прямым углом. Идти стало неловко. Но Женя специально пошел в полутемный Старательский переулок походкой учителя. Это было наказание самому себе за легкомыслие. Да, Гарька ответил ему посильней удара кулаком. «Похоже, он всерьез думает о защите, — размышлял Женя, — а я повел себя по-нахаловски!» И теперь он вспомнил про «секретный табачок», которым не поделился с ними Слон. Было похоже, что Гарька в чем-то прав, а они, товарищи Игоря, отошли в сторону.

— Надо посоветоваться! — решил Женя вслух и увидел, что стоит против особнячка Лукиных. — С ним-то и лучше всего, с самим!..

С Дмитрием Гуровичем он не был знаком, но как сослуживец Любы мог запросто войти в этот особнячок. Лишь бы у Лукиных не было гостей!

И Женя попытался с улицы разглядеть, кто в доме.

Сквозь ледяные наросты на окнах и синие шторы смутно различался профиль замначуправа по геологии Куликова. Матвей Андреевич ходил по комнате плавной походкой, откидывал голову с курчавым кустом волос и что-то доказывал хозяевам, изредка обмахиваясь рукой.

Женя задумался, ладно ли советоваться при Куликове. И пока он, по обыкновению, медленно соображал, в лукинском доме захлопали двери, разнесся гул голосов.

Жене пришлось отступить в рябую тень под заснеженной черемухой.

Дверь на крыльцо распахнулась, и под навес вышли гость, хозяин и Люба.

— Морозец! — разнесся по переулку скрипучий голос судьи.

Лукин приостановился в двери, пропустил Куликова и загородил выход на улицу дочери: она была налегке — в платье да платок на плечах.

— Марш в дом, Люба! — приказал Лукин. — Или жить надоело?

Люба протиснулась на крыльцо.

— Ну, что, не понимаешь русского языка, дочь?

— А я хочу испытать, надоело мне жить или не надоело! — сказала Люба и скрестила на груди концы пухового платка.

— В таком случае испытывай под охраной! — вмешался Куликов, снял свой тулуп и набросил его на Любу.

— Всю жизнь под охраной, — пробурчала Люба, — глотка свежего воздуха не даете самой вдохнуть!

— Мать твоя один раз вдохнула!.. — заметил Лукин.,

— И мы стараемся, чтобы ты не повторила той ошибки! — заметил Куликов.

— Так вот за что любит вас мой папа, — проговорила Люба и покачнулась. — Ха-ха-ха...

— Любушка, — протянул Куликов, — ну до каких пор ты будешь такой несерьезной?

— Она все играет в маленькую, — проскрежетал голос Лукина. — А около нее такие открытия происходят, что уму непостижимо!

Люба вскинула голову, и тут же ее взгляд скатился по отцовскому лицу, как по укатанной ледяной горе.

— Буду серьезной знаете когда, — обратилась она присмиренно к отцу и Куликову, — когда стану вровень с вами, совершу какое-нибудь грандиозное открытие!

— Полно, Любушка! — Куликов умоляюще сложил перед собой ладони в черных перчатках. — Что мы сделали, это же наше, общее, кто больше, кто меньше, зачем считаться... Ну, пусть нас с твоим отцом слегка выделят, но ты же совсем рядом!..

— Нет, я хочу сама теперь такое же совершить! — повторила Люба. — Чтобы никто пальцем не посмел ткнуть!

— Это кто же посмеет? — набычился Куликов.

— Может, и не посмеют, — ответила Люба, — но мне надо отличиться, и все!

— У моей дочери опять приступ блажи, — успокоил гостя Лукин, — думаю, через два дня пройдет, когда ей суд напомнит, как некоторые отличаются в погоне за отличиями!

Женя понял, что дальше стоять и слушать этот разговор неприлично. Потоптавшись и поскрипев на месте, будто идет издалека, Женя вышел из сетчатой тени к примолкнувшей компании.

— Добрый вечер, — поприветствовал он Лукиных и Куликова.

— Женя! — вскрикнула Люба, точно увидела родного человека.

— Евгений Ильич? — присмотрелся Куликов. — Каким ветром сюда занесло?

— Понимаете, провожал тут одного друга, учителя из школы, — начал объяснять Женя, — и увидел вас на крыльце... А мы собирались с парнями нашими у Слониковых обсудить дело Игоря Бандуреева, ну и разволновались...

— Слоникова времени зря не теряет, — произнес Лукин снисходительно. — Использует все, что можно и нельзя!

— Она с нами только хотела посоветоваться, не поможем ли мы чем в защите, — заторопился Женя, — да нам трудно сразу сориентироваться в законах...

Он говорил с нахаловской простоватостью, зная наверняка, что интеллигентный человек плюнет на эту бедность и начнет разъяснять суть дела, и станет понятней, как дальше действовать.

И Женя стал рассказывать, как они весь вечер пытались объяснить преступление Игоря с точки зрения защиты, да так и не смогли открыть в его деле аффекта, хотя по всему видно, что Игорь не мог схватиться за топор без сильнейшего психического потрясения.

— Следовательно, его и не было, этого потрясения, — произнес Куликов.

— А может, здесь особое помешательство? — возразил Женя и отвел лицо от света уличной лампочки. — Чокнулся человек на миг и сам об этом не догадывается!..

Лукин задумчиво потер свой подбородок о шершавый сгиб воротника старого кожана и сказал:

— В его признаниях много рассудительности... Даже слишком много...

— То есть, вы считаете, Дмитрий Гурович, он и в момент... преступления ясно осознавал все? — спросил Женя.

— Я хочу сказать, мне было бы очень трудно судить такого, — сознался Лукин. — Только в свидетели здесь и гожусь.

— Кто бы скромничал, да не ты, Дмитрий! — заявил Куликов. — Столько лет ты соответствовал, а на Бандурееве залетел бы?!

— Это тебе не какой-нибудь воришка с одной мыслишкой, — спокойно сказал Лукин, — а целый мозговой трест!

— Ну, ты брось прибедняться, — сердито хрустнул снегом Куликов. — Такой ясновидец и — на попятную!

— Какой там ясновидец, — возразил Лукин. — Столько лет толокся возле пещеры и не мог догадаться сам...