Откуда взялся этот Клемент?

— Что? Что случилось?

— Ты не видела их?

— Кого не видела?

— Жениха и его шафера. Они вышли из церкви и… — Тут голос его падает до шепота. — Пупсик, они поцеловались! По-настоящему, взасос!

Он поворачивается к церкви и с раскрытым ртом тычет пальцем:

— Гляди! Они опять за свое! Куда только смотрит невеста? И почему все как идиоты радуются?

— Клемент, невесты нет, — смеюсь я.

— Как это нет? Это не свадьба, что ли?

— Да нет же, свадьба, только без невесты. И это не шафер, это жених. Может, есть какое-то специальное название, но они оба женихи.

— Не понял.

— Это гей-пара.

— Педики? Женятся? Да ну!

— Не «ну». И это слово тоже не употребляйте. Оно оскорбительное.

— Господи! — стонет Клемент. — И кто только решает, какие слова теперь оскорбительные?

— Как правило, пользователи «Твиттера».

— Чего пользователи?

— Долго объяснять.

Клемент сокрушенно качает головой.

— И как же их сейчас называют? Ну, мужиков, которые предпочитают член?

От его терминологии я на пару секунд лишаюсь дара речи. И никак не могу решить, оскорбительная ли она или же просто грубо буквальная.

— Э-э… Никак. Просто геями. Клемент, в этом нет ничего такого, так же как и в их свадьбе, так что прекратите таращиться.

Мне вдруг вспоминается его недавний совет о перевоплощении в образ. Если он и сам играет роль, его потрясение от целующейся пары воистину достойно «Оскара». Клемент выглядит неподдельно шокированным.

И он так и продолжает пялиться на счастливую пару, уже окруженную поздравляющими. Все улыбаются и обмениваются поцелуями.

— Клемент, вы прямо оторваться не можете. Вы гей-пару в первый раз видите, что ли?

— Господи, пупсик, ну конечно же, навидался я на своем веку педиков… геев, прошу прощения, огрызается он. — Как-никак, я жил в Лондоне, а не в дремучем лесу. И некоторые чуваки, на которых я работал, были геями — наверное, потому они меня и нанимали. Народ в те времена относился к ним не шибко терпимо, и им изрядно доставалось. Вот они и скрывали свои наклонности.

— Хм, понятно. Просто вид у вас немного шокированный.

— Да я не шокирован, просто удивлен, насколько нормальным это всем кажется. Как будто парни всегда женились на парнях, ничего нового.

— Наверное, действительно ничего нового. В нашей стране, во всяком случае.

Клемент отмалчивается, и мы наблюдаем, как толпа провожает пару к поджидающему автомобилю. Когда молодожены отъезжают, гости тоже спешат по своим машинам. Через пять минут перед церковью только мы с Клементом.

Теперь, когда испытание неотвратимо, возвращается и мой мандраж.

— Так что, идем? — вздыхаю я.

— Рано. Нужно дождаться ухода звонарей. Я не смогу обшарить место, если они будут там ошиваться.

— Верно, согласна.

Пускай это всего лишь отсрочка неизбежного, зато я получаю дополнительные пять минут блаженного ничегонеделания. Клемента, похоже, тоже вполне устраивает молча сидеть и осматривать окрестности.

Минуты идут, и вновь напоминают о себе нервы. Я решаю отвлечься болтовней.

— Клемент, а где в Лондоне вы жили?

— Рос в сиротском приюте, в Кентиш-Тауне.

— Это в районе церкви Святого Луки?

— Ага.

Кажется, на разговор он не настроен, однако я не сдаюсь.

— Жизнь в сиротском приюте, наверное, не самая веселая.

— Уж не сомневайся.

— Если не секрет, почему вас не отдали в семейный детский дом, или на усыновление какой-нибудь паре?

— Да вроде как пытались, но кое-кто мне напакостил.

— Кто?

— Адольф Гитлер.

— Гитлер? И что же он сделал?

— Напрямую ничего. А косвенно начало Второй мировой, когда я был еще совсем маленьким, делу не помогло.

— Вы выросли во время войны?

— Я ж тебе говорил. Родился в 1935, вот и посчитай.

— И каково это было?

Клемент поворачивается ко мне.

— Ты издеваешься, что ли? А как ты думаешь, каково это было?

— Простите, но мне правда интересно.

Он проводит рукой по волосам и бросает взгляд на часы на колокольне. Мой мандраж усиливается, однако не настолько, чтобы у меня сохранялось желание расспрашивать Клемента и дальше.

Часы отсчитывают еще одну минуту, и Клемент надувает щеки и с шумом выдыхает. И, не сводя глаз с церкви, произносит два слова:

— Томми Бейкер.

— Простите?

— Томми Бейкер. Мой лучший друг в школе.

— А-а, — с опаской отзываюсь я, теряясь в догадках, что за этим последует.

— Ему исполнилось семь или восемь лет, точно уж не помню. Его мамаша устроила дома торжество, и Томми пригласил всех пацанов из нашего класса — всех, кроме меня.

— Я так поняла, он был вашим лучшим другом?

— Все верно, но его матери я не нравился. Она опасалась, что я дурно на него повлияю. Поэтому и не захотела видеть меня среди гостей.

— Это она сурово.

— Да уж. Тем не менее день рождения Томми мне запомнился. Все пацаны в классе предвкушали вечеринку, только и талдычили о ней весь чертов день. А я сидел себе на задней парте да головы не поднимал. Молчал и старался не слушать. Даже плакал, не смог сдержаться.

От трагизма истории у меня комок к горлу подкатывает.

— Едва лишь раздался звонок, я рванул из класса, что твоя крыса по водостоку. Весь этот треп про вечеринку достал меня окончательно. Вернулся в приют и завелся к самому крутому парню. Эх, хорошо же он меня тогда отметелил, только из-за воздушной тревоги и остановился.

— Господи, Клемент, зачем?

— Чтоб отвлечься. Уж лучше страдать от побоев, чем упиваться жалостью к себе из-за вечеринки у Томми.

— Даже не знаю, что и сказать.

— Некоторые вещи действительно происходят только к лучшему, пупсик.

— В смысле?

— Следующий день я собирался прогулять, но на мне и так висело последнее предупреждение. Хочешь верь, хочешь нет, но пареньком я был смышленым и против школы ничего не имел. Уж точно не хотел, чтоб меня выгнали оттуда. Так что на следующее утро все-таки пошел, хотя не хотелось слушать восторги одноклассников после крутой вечеринки. Вот только оказалось, что переживать на этот счет не стоило.