ОТЛИЧНИК

– Правда? – изумился я.

– Нет. Шутка. Но с ним, действительно, невозможно ни о чем говорить, кроме как о женщинах. Он или сам рассказывает о своих похождениях, либо тебя расспрашивает: «Как так у тебя бабы нет? Что же ты тогда без нее делаешь? Шлифуешь?». Спрашиваю, было в убогой жизни твоей что-то светлое, о чем всю жизнь можно вспоминать и, не стесняясь, рассказывать? Говорит, было. И рассказал о том, единственно светлом, что было в его жизни. Это тоже, естественно, была женщина. Ну, думаю, сейчас услышу рассказ о великой и чистой любви и вот. Что я услышал: «Познакомился я с ней в Парке культуры, и так я ее полюбил, так она мне понравилась, что я не выдержал и сделал ей признание. Никогда и никому не делал, а ей сделал. Признался в том, что не могу с ней переспать (он, конечно, другими словами это обозначил – авт.), так как заражен венерической болезнью и в данный момент принимаю в свой организм лекарственные уколы. На что девушка, расчувствовавшись, тоже призналась в том, что болела этими болезнями и сама излечилась или, как она выразилась, «стала стерильной» только вчера. Влюбленные решили, что им нужно подождать, – продолжал Толя от третьего лица, – и отложить встречу под одеялом на непродолжительное время. И вот, с тех пор, в чем, собственно и заключена вся трагедия этой любви для Антона, они ждут. То она его, то он ее, так как не получается у них в одно и то же время быть «стерильными» и насладиться друг другом со спокойной душой и чистой совестью.

Вот такую душещипательную историю о том единственно, светлом, что было в его жизни, рассказал Антон Толе. Антон тогда все к Толе приставал, лез с разными вопросами, со всякой ерундой.

– Ну, хорошо, – говорил Антон Толе, – вот ты говоришь, что нельзя путаться с замужними. А если она любит меня? А если муж, допустим, это знает и отпускает ее ко мне с чистой совестью? Отпускает, сидит с ребенком. И, встречая жену утром, видя счастливые ее глаза, улыбается. Улыбается оттого, что рад за нее, рад и тоже счастлив.

– Этот муж, который, по твоим словам, улыбается и радуется за жену, когда-нибудь поймает тебя и проломит череп. А ты будешь лежать весь в крови и недоумевать, за что? Ведь было все так хорошо, а, главное, правильно.

У Антона зубы были редкие, но при этом крупные и острые, как у дикого зверя. Когда он побрился наголо, то зубы стали еще заметнее, они словно выросли, вдвое увеличились против прежнего.

Антон познакомился с девушкой на вокзале, привел ее к себе и вот, занимаясь с ней известным делом, стал руками закрывать ей глаза. Делал он это для того, чтобы она не видела, как он, потея, скалится и не смеялась бы над ним, над его оскалом. Но она, сквозь щели между пальцев, все же разглядела милого, его большие и острые зубы, но не смеялась при этом, а наоборот, прониклась к нему нежностью и, в порыве этой нежности шептала: «Волчоночек мой, волчонок». Антон, конечно, всем об этом в красках рассказал и вскоре в институте его иначе, как волчонком, и не называли.

Одно время Антон крепко стал поддавать, да являться в таком виде на занятия. Педагоги у нас были добрые, отношения либеральные, но всему есть предел. Настал предел и их терпению. Один из педагогов по мастерству, женщина, стала ругать Антона:

– Ты что, без водки не можешь жить?

– Да, а как же-то жить без нее? – серьезно спросил Антон. – Пока я не выпью, я света белого не вижу, ночь кругом непроглядная. А как выпью, так сразу светло перед глазами делается.

Антон говорил очень серьезно, но от такой его серьезной речи женщина-педагог рассмеялась и, вытирая выступившие от смеха слезы, сказала:

– С тобой нельзя, Азаруев, серьезно разговаривать. Иди. Иди, смотри на белый свет, пока он у тебя перед глазами. А как ночь непроглядная наступит, тогда придешь ко мне репетировать.

И что же вы думаете? Сорвавшись с репетиции, Антон хорошенько еще добавил и явился среди ночи к женщине-педагогу на квартиру репетировать.

– Вы же сами сказали, когда ночь настанет. Я и пришел. Я не хочу пропускать репетиции.

Женщина поначалу решила, что Антон и в самом деле слаб умом и не понимает образную речь, но в этот момент под лестницей послышался сумасшедший хохот Москалева и вслед за этим торопливые шаги, перешедшие в бег. Хлопнула подъездная дверь, смех прекратился. Женщина смотрела на Антона, тот улыбался.

– Простите нас, Наталья Борисовна, – заговорил Антон. – Мы отвратительны, глупы и бездарны, но мы к тому же еще и молоды. И нам так хочется веселья, а где взять? В киоске «Союзпечать» ведь не купишь.

Если бы он эту искреннюю речь говорил мне, то по киоску «Союзпечать» я бы сразу же определил, что этот текст приготовлен для него Леонидом, но Наталья Борисовна этого знать не могла и поверила в то, что это слова самого Антона. Она пригласила его к себе, рассказывала ему о своей молодости, о том, как она понимала в свое время веселье, и как понимает его теперь. Много рассказывала, из чего Антон ничего не запомнил, ибо память его цепляла только сальности, грязные анекдоты и истории про женщин.

– Ты что такой хмурый? – спросил я как-то у Антона.

– Да со своей старухой поссорился, – отвечал он. – Написал на чистом листе дружбану письмо в армию, перевернул лист, чтобы она не читала и вышел. И вышел-то на пять минут, а вернулся, она уже мой лист под свои надобности использовала. Только не подумай, что мать им подтерлась. Написала на нем: «За упокой» и целый столбик разных имен. Крестик сверху нарисовала, в церковь хотела отнести. Ну, как я другану такой листок пошлю? Пришлось переписывать письмо а дома во-первых, бумаги нет, а во-вторых, не люблю я писать.

Сам страницу переписать не мог, а Тарасу, я слышал, такие советы давал:

– Ручка у тебя есть, бумага есть, – говорил Антон. – Что еще нужно? Сиди и строчи.

– Душевное расположение нужно.

– Чего?

– Я говорю, душевное расположение еще необходимо. Определенный настрой.

– Ой, перестань, Тарас, перестань. Писание есть обыкновенная работа. Работа механическая, никакого душевного расположения для этого не нужно.

– Ну, это ты так думаешь…

– Не я, а все. Да, так оно на самом деле и есть. А то, что ты говоришь, все это выдумки, чтобы пудрить мозги девочкам и заставлять их лезть в постель, при этом вздыхая и восторгаясь: «Ах, он такой необыкновенный. Он не может просто так водить ручкой по бумаге, ему нужно душевное расположение». Еще раз говорю, брось зазнаваться, я-то лучше знаю».

2

Был на дне рождения у Антона; на столе стояло вино, закуски, все готово было для того, чтобы отмечать. «А вот и первое поздравление», – решил я, увидев соседа, с которым в одной квартире жил Антон. Сосед подошел к Антону, пожал ему руку, а вместо поздравления сказал следующее:

– Приходил вчерась Саша-Кабан, просил передать, что если к завтрему ты не вернешь ему долг, то тебе будет…

– Чего? Что будет-то? – допытывался Антон, хотя казалось бы, и так было ясно, что тот мог ему обещать. Сосед оглянулся на мать Антона, тоже вопросительно смотревшую на него и стал интеллигентничать.

– Он сказал слово, похожее на слово «конец»; такое же по сути, но начинается оно на «пэ».

– Писец? Стал гадать Антон.

– Да, только еще с буквой «д» посередине.

– Да пошел он! Мы еще посмотрим, кому будет «писец» с буквой «д» посередине.

На этом же дне рождения от соседки я узнал об Антоне кое-какие секретные сведения. Соседка тоже была из приглашенных и сидела рядом со мной за столом.

– Мать его, Кузьминишна, тогда работала на производстве с инвалидами, со слепыми, одним словом. Убиралась там у них в цеху. Водила к себе в гости. От одного из них Антона и прижила.

– А что же он слепым не родился? – засомневался в искренности ее рассказа Зурик, так же слушавший ее в пол-уха.

– Так зачем же? Хромосома-то у них здоровая. Просто случилось несчастье, человек и ослеп в расцвете лет, а так, по мужской части, здоровей здорового. Вот она и водила. А инвалиды тоже люди, тоже хочут тепла, хочут ласок… Да, как подумаешь об этом, самой впору какого-нибудь пожалеть. Их ведь есть за что жалеть. Вы бы на их месте руки опустили, а они вон работают, денежки зарабатывают. Как-то видела Клавку с одним из них в метро, он дарил духи ей. Она упиралась, говорила: «Не надо», а сама счастливая. Смотрит, ахает. Может, как раз отец Антона и был? Не знаю.