ОТЛИЧНИК

Саломея оставила мольберт и, взяв меня за руку, повела в дом. Там, оказывается, ждал меня завтрак, которого я, выходя, не заметил. Каша, творог, хлеб и горячий самовар. Саломея поставила рядом со мной вместительную рюмочку и графинчик с настойкой.

– Выпей, выпей, тебе легче станет, – упрашивала она.

– Что же теперь будет? – спросил я низким, трагическим голосом.

Саломея посмотрела на меня внимательно и ласковым, почти что любовным голосом сказала:

– Наверное, казнят.

– Правда? – обрадовался я. – А мне показалось, что уже ничего не исправить.

– Хочешь, поедем опять на обрыв. Будем купаться.

– Да, обязательно. Очень хочу. Но сначала подниму забор. А потом поедем. Неудобно-то как получилось.

– Перед тем, как поднимать забор, не забудь позавтракать.

Саломея оставила меня в доме, а сама пошла заканчивать картину.

– Эх, была не была, – сказал я вслух и налил настойку в рюмочку, походившую на небольшой стаканчик.

Закусить решил творожком. Выпил, стал закусывать, и в этот момент услышал за своей спиной голос Андрея Сергеевича:

– Дмитро, что же ты без меня? Мне ведь тоже поправиться надо.

Он поставил передо мной свой стаканчик и положил в тарелку с творогом полдюжины соленых огурцов. Я налил в его стаканчик настойку, а в свою рюмку хотел не наливать.

– Давай, давай, – в приказном тоне сказал он. – Мне одному это все не осилить. Хозяйка и так житья не дает. Еще и ты меня будешь спаивать. Пополам, оно вроде и не так много.

Я засмеялся и сказал очень твердо, что в любом случае пью последнюю, но следом за «последней» выпил еще две. Андрей Сергеевич убрал пустой графин и поставил на стол полный. В этот момент появилась Татьяна Николаевна.

– Хватит тебе, черт рыжий, – сказал она мужу, – можешь ты остановиться или нет?

– Да мы с Димой хотели по одной. Ну, надо же опохмелиться после вчерашнего, – властно заявил свои права хозяин дома.

– Кабы по одной. Ведь пока дно не увидишь, не успокоишься.

– А мне совсем не надо, – сказал я.

– Нет. почему же, – забеспокоилась хозяйка, – одну-другую рюмочку обязательно выпей. Или не понравилась?

– Понравилась, понравилась, – говорил я, наблюдая за тем, как Татьяна Николаевна собирает на стол закуску.

Хозяйка выпила с нами, затем еще и еще. Когда Саломея вошла в дом, с готовой картиной, то застала нас поющими в три голоса красивую русскую песню.

– Дмитрий, – сказала Саломея, – вам пора идти, колоть дрова.

– Да? Сейчас, – мигом подчинился я и стал выбираться из-за стола. Ноги меня не слушались.

– Сиди. Да сиди ж ты, – говорил мне Андрей Сергеевич, – это она издевается.

– Совесть у тебя есть? – прикрикнула на Саломею Татьяна Николаевна. – Мы только распелись.

– Да не только распелись, как я погляжу, – сказала Саломея и, хлопнув дверью, вышла на улицу.

Я хотел бежать за ней, но вместо этого подхватил поющих своих собутыльников и голос мой залетел в такие выси и зазвучал так сильно, так пронзительно, так звонко, что без сомнения, выбежавшая из дома Саломея просто не могла его не услышать.

Мы не только спивали, но и мило беседовали. Андрей Сергеевич рассказывал в красках вчерашнюю историю.

– Я во время войны был подростком, нашел на поле винтовку с патронами и стрелял из нее по самолетам.

Получалось нечто вроде игры, он, как и вчера, умолк и ждал вопроса, и я, подыграв, задал ему этот вопрос:

– По немецким?

– А что, с земли разберешь, что ли, немецкий он или советский? По всем подряд. Мне в то лето и немцы, и наши, все надоели. Пять раз, поочередно, брали деревню. Выстрелы только затихнут, мать кричит: «Иди, корову паси». Только выведу, стрельба начинается. Я корову опять в хлев прятать. За себя не так боялся, как за корову. Она нас всех кормила. Я и теперешней своей коровой больше жизни дорожу. Она у меня, как в Индии, – священное животное.

Напившись хорошенько, Андрей Сергеевич стал жаловаться на брата, все по вчерашней программе:

– Бывало, ждешь Серегу в пятницу вечером и лисенок ждет. А он приедет только в субботу утром. Понятно, где ночь ночевал. Приедет и просит: «Андрюша, скажи моим, что приехал в пятницу, но очень поздно. А зачем мне это нужно, врать? И семью жалко. Скандалы-то, кому нужны? Вот и берешь грех на душу. Обманываешь лисенка, говоришь, что папка приехал поздно и не разрешил будить. Обманываешь его жену. И что ж выходит? Они чистые и хорошие, а мы грязные и плохие. Жена его брезгует, ко мне не ездит, все по морям, да по курортам. А Сергуня… Сергуня недавно водкой угощал, ихней, заморской. «Виськи из пиписьки» называется. Какая-то приторная, да и изжога после нее мучила. Отравленная, что ли была? Я так и не допил и допивать не стану, нехорошо от нее. Отец у меня был бандит, скотина, как напьется, все руки выкручивал. Теперь братишка Сергуня руки выкручивает. Научился у отца? Видел, что ли? Да ему всего два года было, когда тот погиб. А туда же, сволота, как выпьет, все руки за спину, давай крутить. Ну, что ты будешь делать?

– Это Сергей Сергеевич?

– А кто же? Он у меня один.

Мы сидели за столом часа четыре и в основном, конечно, пели песни. Пели до тех пор, пока гром не грянул. А как грянул, и за окном заморосил сначала мелкий, а затем все более значительный дождь, мы песни петь перестали. Конечно, в меньшей степени из-за того, что устали. Мы могли бы петь и до вечера, главным образом, из-за того, что всех нас тревожила одна и та же мысль: «Где же Саломея?».

– Схожу к воронке, посмотрю, – сказал я, вставая.

– Сходи, сходи, – поддержала меня Татьяна Николаевна. – Да зонт с собой возьми, что ж она без него-то там мокнет?

Я надел сапоги, раскрыл зонт и пошел через яблоневый сад к воронке.

Страшно в саду во время грозы. Ветер сбивает дыхание, душит изо всех сил, дождь мочит, ветви стегают, листья шумят. Яблони кидаются яблоками.

Я шагал, не глядя под ноги. Невольно наступая на плоды, подскальзывался, ужасаясь содеянному, так как ощущение такое, что давишь что-то живое. Искал равновесие, искал на тропинке свободное место и бежал дальше. И снова наступал, давил, ужасался. Все это повторялось, как в кошмарном сне. Наконец, добрался я до воронки, ставшей прудом. Вся поверхность этого пруда пузырилась от больших и частых капель, падавших с небес. Саломеи не было. Я даже не стал обходить пруд кругом, побежал назад к дому. Зонт, выданный мне Татьяной Николаевной, только мешал. В саду он цеплялся за ветки, на открытом пространстве выворачивался в другую сторону, вел себя, как парашют, то есть тащил меня прочь от дорожки. И уж само собой, от дождя не защищал. Сообразив все это, я его сложил и бежал под дождем совершенно без укрытия. Прибежав в дом, я уже знал. Где она и что мне необходимо делать. Велосипеда ее на месте не оказалось, что только утвердило меня в мысли, что следует искать ее на обрыве. Оседлав тот велосипед, который в предыдущий раз был закреплен за мной, я, не слушая отговоров, стал крутить педали.

Какие же страшные грозы бывают в средней полосе России! Особенно страшно сделалось, когда оказался я в поле, а вокруг – ни души. Раскаты грома были такой силы, что закладывало уши. Невозможно было не то, что ехать, но даже стоять в полный рост. Приходилось всякий раз затыкать уши пальцами и садиться на корточки. А молнии? Они хоть и объяснены наукой и укрощены в лабораториях, но от этого не легче. В особенности, когда нет поблизости громоотводов и они, как ножи краюху, начинают полосовать небо у тебя над головой. Тут невольно тобой овладевает страх. И страх, доложу я вам, почти что нестерпимый. Представьте себя на моем месте, вы один в поле воин, в вас мечут, как копья, молнии с небес, гром гремит ужасный, так и кажется, что земля после очередного раската треснет пополам, в глаза, за шиворот, течет вода и надо ехать на металлическом велосипеде, считай, верхом на громоотводе, молниеуловителе. Каких же нервных и физических затрат стоила та поездка, каких трудов. Дорога стала скользкой, велосипед заносило то влево, то вправо. Грязь налипала на шины и затрудняла движение. Несколько раз, теряя равновесие, я падал с велосипеда. Весь вымок, выпачкался, изнемог и уже идя к обрыву, велосипед даже не вез, а тащил волоком. Там, на обрыве, со мной произошел еще один забавный случай. Я поставил велосипед у дерева, чтобы не таскаться с ним, не мучаться и пошел искать если и не Саломею, которой нигде видно не было, то хотя бы какие-то следы ее пребывания. Нового костра я не нашел и, не зная, что подумать, где еще ее искать, стал возвращаться к велосипеду. Вот тут-то все и началось. Велосипеда на месте не оказалось. Он пропал самым настоящим образом. Дерево я узнал, а велосипеда возле него не было. Удивительнее всего то, что и красть велосипед в лесу, под ливнем и молниями, было некому. Однако, сначала я этой пропаже даже обрадовался. Я закричал: