Оторва. Книга третья

— Ева, — на пороге комнаты появилась мама Бурундуковой, — ты проснулась? Валера приехал. Как получил телеграмму — сразу примчался тебя проведать.

И кто такой Валера? Люся, я тебя точно стукну чем-нибудь, овца общипанная. Ладно — мозговой штурм в прошлое.

— Ой, Валерик, — и глазки невинные, — приснилось, что Лёнька Пантелеев с дружками своими, врагами революции — меня пытают и требуют выдать военную тайну. А я им грожу небесными карами.

Оленьи глаза увеличились в размерах. Что не так сказала? Вчера вечером у Люси по телевизору как раз крутили старый фильм: «Рождённая революцией». Видела когда-то. Как раз серия про Лёньку и в СССР его точно должны знать. Или плакат с Лениным не совсем то место, куда его можно впихивать? И почему? Потому что большой и не поместиться?

— Ева, ну ты даёшь. Даже во сне про такое думать нельзя. А если бы товарищ Сморщенков тебя услышал?

— Это во сне, я не помню, — сразу отбрыкалась от какого-то товарища Сморщенкова, который по ночам посещает комнаты невинных девушек. Извращенец.

Оленьи глаза исчезли, взгляд стал сосредоточенным. Он вытянул вперёд руку с гвоздиками и торжественно произнёс:

— Я стихи сочинил тебе.

Ещё один поэт нарисовался. Они, наверное, на этой почве с Евой и познакомились.

Не дожидаясь моего ответа, Валерик с пафосом продекламировал, будто зачитал доклад о повышении морального облика молодых рабочих:

'Все слова, как тоска, как плен,

Изменяют и смысл, и правду.

Всё же хочется быть твоим,

Может, глупым и непонятным.

Но как Счастья касаться губ,

Быть надеждой в твоих объятьях.

И не падая в пропасть слов

Увести в подвенечном платье'. (1)

И всучил мне свои гвоздики. При этом прикрыл глаза, вытянул шею и выдвинул вперёд нижнюю губу. Лошадиная улыбка.

Я несколько секунд ошарашено смотрела на него, потом решив, что нужно как-то похвалить рифмоплёта, процедила, словно глотая что-то кислое:

— Прелестно, — и добавила, — и оригинально, — с интонацией, подразумевающей полное отсутствие всякой оригинальности, — очень… эмоционально.

— Правда, тебе понравилось? — обрадовался он. — Я это сочинил когда летел в самолёте. Всё время думал только о тебе. И там, в тайге всё время думаю о том, как мы на следующий год поженимся.

Поженимся?! Вероятно, Бурундуковая только об этом и мечтала. Вот только мне этот местный поэт самоучка, мямлящий о вечной любви, и даром не сдался. Вот всё у меня прекрасно, только романтических серенад под окном и записей с кривыми стишками не хватает. Ухажёр, млять, и с глазами, полными обожания. И стихи. Боже, стихи! Не люблю стихи! Ненавижу сопли! Хочешь впечатлить? Подними штангу! Так ему и сказать? И мамка Бурундуковой улыбается во весь рот.

— А можно вы выйдите и дадите для начала мне возможность одеться?

— Конечно, — Валерка встал рядом с тёткой и оба замерли на пороге с идиотскими улыбками.

— За дверь выйдите и закройте с той стороны.

Потопали, толкаясь в проходе.

И? Люся!

Я сползла с дивана, бросила на стол цветы и потянулась за пакетом с прокладками. Заставила подружку сделать их два десятка.

На будильнике половина шестого. Это я часа четыре проспала и дальше бы дрыхла, если бы кавалер не объявился. Надеюсь, Ева со своим воздыхателем не трахалась, потому как у меня такое желание не возникло. От одного взгляда на Валерку зубы сводит. Простоватый, нагловатый, с манерами, словно только вчера слез с трактора. И стихи, наивные и искренние, как заря над кукурузным полем. Интересно, как он отреагирует, узнав, что комсомолка Бурундуковая внезапно стала фанаткой рукопашного боя и цитат Мао Цзэдуна.

Накинула халат и потопала в ванную. Задержалась на секунду увидев две улыбающиеся рожи. Устроились на кухне за столом. И два гранёных стакана, в которых странная жидкость напоминающая водный раствор краски.

— Ева, ты куда, — вопрос догнал меня уже в коридоре, потому как я прямо из ванной ломанулась в подъезд. Люсю пытать.

Сделала обаятельную улыбку. Видимо не получилась идеальной, потому что тётка отпрянула.

Едва подруга открыла дверь, как я, схватив её одной рукой за горло, зашипела:

— Кто такой Валерик? Я же тебя спрашивала, что ещё я должна знать?

Люся испуганно ойкнула, сбоку раздались шаги. Успела убрать руку, а то Мария Александровна могла неправильно отреагировать.

— Как себя чувствуешь? Легче?

— Спасибо тётя Маша, гораздо легче, — сделала дежурную улыбку и, наверное, получилось, потому как, мама Люси улыбнулась в ответ.

— А что вы в коридоре?

— Тётя Маша, я на секундочку, у нас гости и нужно быстро вернуться.

— А-а-а, — проговорила, словно пропела и исчезла за дверью комнаты.

Я перевела взгляд на подружку.

— Ну?

— Это Валера Сазонов, твой жених. Ты же всё время говорила, что как только закончишь десять классов, вы подадите заявление в загс. Ты не помнишь?

Едва сдержалась, чтобы не заехать лбом ей в переносицу. Был бы на её месте парень, уже размазала по стенке.

— Люся, блин, читай по губам: я ничего не помню. Ты можешь один раз это затолкать в свои куцые мозги? Откуда он взялся? Какие отношения у меня с ним?

Люсины глаза набухли.

— Вот даже не вздумай пустить слезу. У меня на кухне сидит Валера и мне нужно срочно вернуться.

Девчонка интенсивно закивала.

— Ну, — зашипела я громче.

— Его отец первый секретарь ЦК ВЛСМ. Товарищ твоего отца.

Вот убей, не помню, чем они занимались. Единственное, что всплыло в памяти, первых секретарей расстреливали пачками и сгоняли в ссылку. Когда это прекратили и нужна ли дружба с предполагаемым покойником? Или это в 38, а в 1977 году уже не практиковали? И товарищ моего отца.

— А Валера? Откуда он явился?

— Он же на БАМ поехал, во главе комсомольского отряда.

БАМ? Ах да Байкало-Амурская магистраль. Комсомольская стройка века. Место, где заколачивали неплохие деньги. Так Валера не просто жених. Завидный. Сколачивает состояние для будущей семейной жизни и как такого, всего из себя правильного — отшить? Что делать? План созрел мгновенно. Разрыв отношений — операция деликатная, но необходимая. Первая фаза: дискредитация. На следующем комсомольском собрании я расскажу, что Валерка — не идеал советского юноши. Вторая фаза: переориентация. В библиотеке точно найдется студент-физик с потенциалом.

Не прокатит. Скорее меня обвинят во всех смертных грехах. Ну, может тогда имитация болезни? Побег в другой город? Слишком сложно. Прямо сказать, что он ей не нужен?

В голове загудело как в растревоженном улье. И ещё стихи: «Твои глаза как звёзды октября». Тьфу.

Внезапно осенило. Игорь пишет стихи? Отлично. Научить его писать настоящие стихи. О жизни, о войне, о боли. И тогда, может быть, он перестанет видеть в ней Бурундуковую. А увидит… кого-то другого?

— Что ещё? — спросила я, — кто у него мама?