Отравленная роза

Мне так надоело одиночество, я так хочу хоть раз заснуть и не видеть кошмаров, что выматывают меня каждую ночь: трупы в лужах крови, жуткие твари и смерть того, чья жизнь дороже собственной… Сколько можно шарахаться от теней в пустом доме, думая о привидениях, мечтая, чтобы кто-то избавил от одиночества. Все что есть – это боль, боль одиночества, потери духа, желаний. Пустые надежды, безвыходная участь – идти за несбывшимся, за далеким, нереальным призраком мужчины, сохранить ему жизнь, даже если положить за это свою и сотни чужих. Я – ничтожество, жертвующее всем миром, ради одного человека.

– Добрый день, мисс Кэрроу, – прозвучал голос, вырывая меня из мыслей самоуничижения.

Я не почувствовала сигнальных чар волшебной палочки, совсем ушла в непонятный мир прошлого, будущего, настоящего.

– Добрый день, Люциус.

Презрительный взгляд, его обладатель был весьма недоволен раскладом.

– Вы принесли то, о чём я просила? – скорее, утверждение.

Люциус держал в руках сверток темной ткани и серебряную маску. Не стоит его раздражать, итак, взвинченный до предела, он бессловесно плевался ядом. Веяло неприязнью, но он пришел, значит, согласен на небольшую жертву во имя благого дела, и потом, настолько ли я ему противна? Я медленно поднялась с кресла и взяла в руки портативную видеокамеру, на которую гость отреагировал брезгливым взглядом. Однако маггловская вещь просто необходима за счет того, что в ней нет магии.

– Идемте.

Он следовал за мной по коридорам поместья сквозь множество гостиных и проходных. Я ощущала его гнев, преследующий ощутимыми вибрациями. Обречен – самое подходящее определение. Все же пришел, я не просчиталась, нужно больше верить в свои силы. Небольшая гостевая комната с опущенными шторами, серая, безликая, одна из множества. Посередине стоял стул, а напротив – тренога для технических средств. Я установила камеру и поставила её на режим ожидания. Достав из кармана фотографию девочки, я скрылась в ванной.

~~

Ненависть. В ушах стоял звон, Люциус участвовал в детской игре. Молчание, Аллегра ушла в прилегающую комнату и оставила его в одиночестве, в помещении без запахов, без лишних предметов – ковер, и тот отсутствовал, однако паркет был начищен до блеска. Узкая кровать – это не подходило под интерьер аристократического семейства. Аллегра специально преобразовала помещение, сделала его больничной палатой, тюремной камерой, убежищем пленников. Картины, мелкие подсвечники, статуэтки и даже зеркало – все отсутствовало, никак не напоминая о том, что это жилое пространство. Всего лишь тесная каморка в квартирном доме. Света было мало, но хватало для оптического обмана, чтобы не показывать недостатки перевоплощения, ведь точного облика девочки они не знали.

Послышался скрип двери, из-за которой вышел невозмутимый ребенок в порванном коричневом платье до колен, с чуть перепачканным лицом и отчетливым кровоподтеком на губе. Плотные колготки сборили на худеньких ножках, а русые волосы были слегка растрепаны, но не наигранно, ровно так, как этого требовал режиссер постановки. Абсолютный холод в глазах девятилетнего чада выдавал содержимое.

– Голос, вы слышали ее голос? – спросила Аллегра своим собственным голосом.

Люциус поморщился, глядя на главную героиню театра, но промолчал.

– Похоже? – сказала она детским тоненьким голосочком. – Похоже, хотя бы на ребенка?

– Вы считаете, что сможете обмануть Уэмпшира, не зная особых примет в голосе? Да, Мери немного пониже ростом, – хладнокровно произнес Люциус.

Девочка состроила гримасу недовольства и сложила тоненькие ручки на груди, уменьшаясь в росте. Интересно, что она чувствует при перевоплощении? Меняется тело, сдвигаются кости, это, должно быть, больно…

– Я буду изображать напуганную Мери, кричащую, охрипшую, это собьет с толку. Одевайтесь, – равнодушно произнесла Аллегра чуть ли не в приказном тоне.

Люциус облокотил трость на входную дверь, нерасторопно накинул черную бархатную мантию и приготовился надеть маску. «Девчушка» подошла к треноге и поманила Люциуса к себе.

– Нажмете вот эту красную кнопку, когда будем готовы, так же выключите.

Безумство, он актер, но не приспособлен к такой внезапности.

– Что я должен делать?

Она пожала плечами.

– Ничего сверхъестественного, просто стойте рядом, схватите за шкирку под конец представления, когда я начну кричать и плакать.

О, она собирается разыграть драму? И как вызовет сле… Спутница извлекла из кармана платья флакончик с голубоватой жидкостью и сделала пару глотков.

– Слезоточивое зелье, – пояснила она.

Неужели такому мастодонту сцены не под силу заставить себя плакать? Ребенок залез на стул с ногами и обхватил худенькие коленки. Люциус надел маску и посмотрел на начинающую часто моргать «пленницу». Она специально растерла глаза до красноты и посмотрела на него.

– Пора, а то я скоро не смогу сказать и слова. Да, ведите себя естественно. Когда надо, стимулируйте, – предупредила она, протягивая свою волшебную палочку. – Мою не узнают.

Как будто он и сам не знает, как вести себя с пленниками.

Камера! Мотор! Люциус вошел в поле видимости и встал справа от стула, направив палочку на ребенка, спрятавшего лицо в трясущиеся коленки. Всхлип, еще всхлип, она просто сидела и ничего не говорила, лишь редко подвывая. Он резко дернул девочку за плечо, довольно сильно, возможно, причинив боль, адресованную дьяволу в ее теле, тем самым спровоцировал еще один испуганный стон. Аллегра приподняла искаженное слезами лицо, превратила глаза в щелки и снова заныла.

– Па-по-чка, – выдавило съежившее существо, переходя на писк, не в силах справиться с истерикой. – Пап-почка, я… Я не хо-тела… – судорожный вой; скуксившись, она снова зарылась в коленки.

Его выход: Люциус схватил Аллегру за волосы и резко потянул вверх, приставил древко волшебной палочки к её шее.

– Говори, – проскрежетал он измененным механическим голосом.

Комнату заполнил всхлип, протяжный стон, создавалось впечатление, что перед ним и правда маленький напуганный ребенок, несчастная похищенная жертва. Она попыталась вернуть голову обратно, но Люциус снова дернул за русые пряди.

– Прости ме-ня, я не хо… Хотела. Я не зна-ю, кто эти люди, – пытаясь перевести дыхание, произнесла Аллегра. – Он-ни сказали, что… Что убь-ют мен-ня, если ты… не… – снова плач, который невозможно было остановить. – Папочк-а-а, я не хоч-у умир-рать. Пожал-луйста!

Люциус понял, что акт движется к завершению, странное ощущение – слабая ноющая боль в груди, слишком естественно, как-то правдоподобно и от этого ужасно неприятно, словно его запустили в вакуум, безвыходный шар эмоций. Жестока… Как она бездушна…