Отравленная роза

Девочка продолжала стонать, Люциус опустил ее голову и пошел выключать камеру под преследующие всхлипы.

– По-жалуйста, я не х-хочу, пож-жалуйста, пожалуйста, не тро-гайте ме-ня…

Он бы и сам легко купился на зрелище, если бы не знал, что внутри ребенка сидит чудовище… Эта сцена затронула странным образом сознание своей безнаказанностью, жестокостью, садизмом.

«Аллегра, это воистину твоя самая лучшая роль, даже я проникся…».

Но и после выключения камеры ребенок продолжал плакать, только бесшумно, словно звук выключили. Из небольшого ступора Люциуса озарило понимание, что действует зелье, не дает возможности ей здраво мыслить. Казалось, что это естественные слезы с глухими всхлипами. Это было слишком натурально…

– У вас есть антидот? – снимая маску, произнес он.

Она помотала головой, не отрываясь от колен, словно ей действительно было страшно, больно, словно она действительно была маленькой Мари, похищенным чадом, отчаянно желающим жить… Ужасно…

– Идите, пож-жалуйста, я сей-час приду, – с трудом выдавила она.

Зелье действует не на слезные железы, а на психику, заставляя вспоминать самые жуткие стрессы, выуживать из подсознания картины ужасов.

– Вам нужна помощь…

– Нет, ост-тавьте мен-ня, это скоро закончится.

«О, ну, конечно, ее скоро отпустит, добро пожаловать в ад, девочка, на тебя только что свалился весь твой непосильный груз, и поделом, встряска вправит твои неадекватные мозги».

Люциус положил её палочку на маггловскую камеру, забрал трость и покинул помещение, искренне злорадствуя ее состоянию, только бы оно подольше продлилось. Он приказал Хатке подать чай, эспрессо и стакан воды, ей наверняка захочется пить, ведь организм обезвоживается от такого количества слез. И почему его должно беспокоить ее здоровье? Жестокая Аллегра заслуживает морального удара, это ей за опороченную гордость лорда Малфоя. Пускай получит хоть небольшую дозу дерьма, которое сама заварила.

«Мерлин, ты достала меня, намеренно вызываешь ненависть. Аллегра, ты чудовище, капризный, неуравновешенный глупый ребенок!».

Прошло около пятнадцати минут, но актрисы все не было; злорадство Люциуса переходило все границы, он представлял, как исчадие ада сидит на деревянном стуле, обхватив ноги руками и безутешно рыдает, погружаясь в мир переживаний. Страдания, слезы – это непозволительная слабость, не сочетающаяся с обликом полоумной стервы. Ей плохо…

Странное ощущение в груди, как-то внезапно нервы стали играть свою трель, поднимаясь чувством, непонятным желанием. Почему… Люциус понял, что сидеть одному в пустом кабинете, где стынет ее эспрессо неловко. Пространство уменьшалось, давили стены, облицованные деревом, они сдвигались, заставляли разум гнаться за последними остатками злобы, но она улетучивалась, испарялась, сдувалась, словно воздушный шарик. Образовавшаяся пустота стала заполняться новыми бесконтрольными эмоциями, словно удавка затягивалась петлей на шее. Он сглотнул и поднес руку к вороту, но на нем была всего лишь рубашка, без аксессуаров, стоек и платков… Аллегра не стоит переживаний!

«Мерлин Всемогущий, да что со мной такое?!».

Вчера Люциус узнал слишком много, узнал главное, что она и есть запуганный ребенок с похищенной жизнью, маленькая девочка, сирота! Она не виновата в том, как сложилась судьба… Нет, виновата, но ее терзания того не стоят.

«Нужно подняться, проведать её! Нет, она не достойна моей жалости». Но ноги уже подняли его и понесли к двери, которая распахнулась перед самым носом…

Почему мне так больно и горько? Невыносимая слабость мыслей, агония картинок и воспоминаний проносится в голове, являя все ошибки, давя грузом одиночества, отсутствия жизни. Я кукла на нитках, и самое страшное, что я сама манипулирую глупыми, безвольными движениями. Чертово зелье! Почему эффект не проходит? Доза была маленькой, действие уже должно было завершиться. И тут нахлынуло понимание… Это мои собственные эмоции, а микстура лишь простимулировала их. Наружу всплыли самые ничтожные слабости, больные моменты… Его лицо перед глазами, ненависть к самой себе… Я так люблю тебя, Северус, люблю твои грубые четкие брови, странный крючковатый узкий нос, усталые злые глаза, запах зелий твоего кабинета. Почему мне кажется, что и сейчас он витает в воздухе? Как смыть осадок боли? Как заставить себя успокоиться, выкинуть из головы сияние бледной кожи, черных волос? Ты так нужен мне…

Я сжала колени еще сильнее и подавила еще один всхлип. Моя глупость, мой главный страх, ноющее в груди наваждение. Изящные пальцы, скользящие по животу, потом грубо хватающие плоть, заставляющие кричать. Боль прикосновений, любовь в жестокости…. Простишь ли ты когда-нибудь оступившуюся девушку с заледеневшей душой? Сердце билось, разнося по венам кровь, которой я желала остановиться, забыться в смраде смерти, самоубийства. Просто не хочу жить, не хочу дышать, ожидая каждого нового дня как пытки, не могу произнести слов отчаяния вслух. Я просто люблю тебя, Северус! Никогда ты не услышишь этих слов. Господи, как же больно…

Судороги сводили тело, чужое тело, новую беспощадную маску. Я так жестока! Мои стопы не имеют права касаться земли, ибо я грешница, убийца, раба никчемной плоти во служении нечестивому. Я сама демон, низшее существо, проникнувшее в мир для нарушения баланса.

Голова кружилась от давления, болело тело. Меня знобило, а потом бросало в жар, но самое страшное – это время. Люциус и так долго пребывает в одиночестве. Может, отбросить к черту все планы и отказать в услуге? Ради чего? Мерлин, ради чего я все это делаю, кую собственными руками предательство, ложь? Уэмпшир – хороший человек, он не должен садиться в тюрьму ради планов Лорда...

«Возьми себя в руки, Аллегра!».

И мне пришлось… Потому что были цели, были средства, была несправедливость и неразделенная любовь, которая движет ужесточившимся разумом… Свесить непослушные ноги со стула, неуклюже встать и пойти в ванну оказалось не так просто: тело не слушалось. Я умыла безобразную маску невинного ребенка, чтобы стать еще более безобразной собой. Как же я порочна! Вернуться из мысленного омута памяти оказалось сложнее. Зелье, я была уверена, что смогу противостоять ему, ведь искусственные слезы вызвать не так-то просто. Что ж еще одна ошибка в самоуверенности. Так просто проколоться на мелочи. Возьми себя в руки, действие состава уже закончилось, а Люциус невольно стал свидетелем случайного спектакля. Я стала слишком сильной и расчетливой, чтобы позволять слезам вмешиваться в мою жизнь…

Я сменила детское платье на привычные брюки и бордовую рубашку. Краснота глаз не хотела пропадать, нонсенс, силы должны были остановить подобную реакцию организма. Я обязана выйти из этой комнаты, взять камеру с ужасной записью, правдоподобными стенаниями похищенной Мари. Жестоко играть чужую роль, эта пленка принесет много боли Уэмпширу, и еще больше, когда поймет, что запись – фальшивка. Схватив механическое устройство, я постаралась уверенно выйти за порог комнаты, отбросив эмоции, забыв о слезах и боли, переключить мысли о Северусе на более приземленные.

Казалось, дом пуст, и ничто не мешает вновь вернуться в прошлое, немного пожить в тени несбыточных надежд, но я не могла. В кабинете ждет опасная личность, мой компаньон, коллега. Я распахнула дверь и вздрогнула. Люциус стоял прямо передо мной, по-видимому, собираясь выходить. Хотел ко мне пойти? Излить злорадство или просто проведать? Он плевал на меня, одному Мерлину известно, почему его рука потянулась к ручке.

– Со мной все в порядке, – опередила я неизвестный вопрос, а может, он и вовсе не собирался ничего говорить.

Люциус отошел от прохода, пропуская меня в комнату. На рабочем столе стоял поднос с кофе, недопитым чаем и водой… Странное проявление заботы? И отчего мне стало легче, словно утраченное тепло стало по крупице возвращаться. Малфой угадал, я очень хочу пить, надеюсь, отравить не собирается? Неуверенно я взяла стакан и незаметно осмотрела содержимое на предмет цвета, хотя знала, что сыворотка правды бесцветна и не имеет запаха. Он заметил недоверчивый жест и ухмыльнулся.

– И давно у вас паранойя?