Отрешенные люди

– Не по нашим законам поступаешь, Каин. У нас в беде друзей бросать не годится, нехорошо...

– Чего хорошо, а что плохо, и без тебя, Петруха, знаю, - обрезал Иван, - помолчи лучше. Нас тут приметили уже, а коль все попадемся скопом, то чего доброго? Думаешь, на каторгу всем вместе идти сподручнее будет?
– и громко захохотал, но никто его не поддержал. Лишь Леха Жаров криво усмехнулся, жуя острыми зубами травинку.

– Нехорошо друга бросать, - упрямо повторил Камчатка.
– А коль с тобой, Каин, чего случится? Тогда как?

– Со мной?!
– рассмеялся Иван.
– Пока Бог миловал, проносило, пронесет и на этот раз. А коль не повезет, то сам как-нибудь извернусь.

– Ой, ли...
– покрутил головой Камчатка. Остальные молчали, прислушиваясь к их разговору.

– Зарекался кувшин по воду ходить, да о камешек ударился, черепки остались.

... И ведь словно в воду глядел тогда Камчатка. Точно, зацепился за камень Иван Каин, взяли его с поличным в руках, избили жестоко и привели в участок. А там закрыли на крепкий засов, на шею железный ошейник одели, цепью к деревянному обрубку, стулом называемому, приковали.

А ведь сам виноват, жадность погубила. Мало было армянских денег, позарился еще отхватить. Но не в одних деньгах дело, а желал Иван товарищам-друзьям доказать, какой он везучий да смелый, и средь бела дня из-под носа у купцов месячную их выручку попробовал утянуть, ан нет, не вышло...

... На третий или четвертый день шел он по колокольному ряду, где колокольцы, бубенчики на торг тульские мастеровые привезли. Знал бы, кто такие, то и связываться не стал. А их там стояло человек с полсотни, все друг дружку знают, за чужое, как за свое, стоят, не упустят. Вот и шел он по тому ряду и глядь: двое купцов в лавке своей деньги считают. Много денег. Иван шаг попридержал, вгляделся, отметил, что денег у тех мужиков ничуть не меньше, чем в армянском кошеле. А те преспокойно сочли выручку свою и ссыпали без опаски деньги в тряпочку, узелком завязали да и засунули куда-то вниз, под лавку. Прямо как с армянами! Точь-в-точь! У Ваньки ажно руки зачесались, коленки дрожмя заходили, как представил деньги те у себя за пазухой. Эти-то деньги наверняка не заговоренные, не армяне, не колдуны, а наши, русские мужики. Армянский кошель он поручил Петру Камчатке выкопать и схоронить где-нибудь до поры до времени. Тому руки не жгло, может, на него заговор не подействовал.

Обо всем этом Каин передумал, пока перед лавкой стоял да пальчиком по колокольцам тихонько позвякивал. Потом в сторону отошел. Народу кругом тьма-тьмущая, все людьми запружено, не пробьешься. Решил дальше идти, не искушать судьбу. И надо ж такому случиться: прямо как на грех, купцы на тот момент из лавки своей оба вышли и пошли куда-то рядышком, спросить чего. А лавка незакрытая стоит. Искус, да и только!

И себя Ванька не помнил, как дверь рванул и скок в лавку. Нагнулся, пошарил руками, схватил, что первое попалось, и бежать! Потом уж узнал, когда споймали, не деньги он схватил впопыхах, а серебряные оклады под иконы. Они, конечно, тоже цену немалую имели, но из-за них в лавку не полез бы. Не успел и нескольких шагов пробежать, как заорали сзади, в спину: "Караул! Вор! Грабют!" Хвать его за руку - вырвался, а тут со всех сторон туляки-колокольники бегут, у некоторых дубины в руках, иные с гирьками железными на ременной петле.

Кто-то подножку подставил, кто-то по башке изрядно шмякнул... Упал. Помнит, что били, а кто - и не видел. Только голову руками закрыл да орал, словно резаный. На ноги поставили, повели в участок - с тычками, с затрещинами, с прибаутками. Все, кто навстречу шел, норовили или садануть побольней, или плюнуть. Так, мокрого, заплеванного и сдали в участок. Стал его полицейский начальник допрашивать:

– Кто таков? Чего на Макарьевской ярмарке делаешь?

– Плотники мы, - указал Ванька на поддельную бумагу, что лежала на столе перед полицейским, - наниматься на работу прибыли.

– Врешь, все, как есть, врешь!
– стукнул тот кулаком по столешнице так, что подпрыгнула бронзовая чернильница, в которую макал перо прыщавый писарь, записывающий ванькины слова.

– В бумаге написано, - глядя себе под ноги, не сдавался Иван.

– А я тебе сейчас такое на спине пропишу, что ты мигом у меня все вспомнишь, запоешь, как миленький, шелковым станешь!
– кипятился, подпрыгивая в кресле, полицейский. Иван исподлобья смотрел на его обвислые щеки, колышущиеся на жирном лице при каждом слове, красные рыбьи глаза навыкате и большой сизый нос и еще до конца не верил, что попался, и попался, судя по всему, крепко.

– Будешь правду сказывать?
– продолжал кричать тот, - сказывай, где твои дружки, что в бумаге записаны? Здесь? На ярмарке? Где они? Как их сыскать?

– Нет их здесь, в Вязниках меня ждут, - на ходу придумывал Иван, - как работу найду, то и за ними пошлю тотчас...

– Врешь! Скотина! Опять врешь! Эй, позвать сюда Тихона, - крикнул он в дверь.
– Добром не хошь сказать, под пыткою быстренько защебечешь. Тихон мой и не таким языки развязывал...

Послышались тяжелые шаги и, обернувшись, Иван увидел здоровенного детину, на голову выше его и едва ли не в два раза шире в плечах. Тот глумливо улыбался, приглядываясь к Ивану, и мял в руках что-то, наподобие кнута, но, приглядевшись, Ванька понял, что вместо кожаного ремня к деревянной рукояти приделана тонкая металлическая проволока с небольшими узелками по всей длине. У него похолодело внутри, подкатила тошнота, когда представил, как эта плеть начнет клочьями снимать с него кожу, в глазах потемнело и, как сквозь туман, услышал:

– Ну, станешь говорить, где дружки твои?
– Иван молчал. Тогда толстомордый полицейский слегка подмигнул Тихону, и схватил Каина за плечи, легко кинул на лавку, сорвал рубаху и просунул руки в ременные петли, приделанные к ножкам лавки. Чуть повернув голову, Иван увидел, как Тихон, отступив на шаг, поднял плеть и глянул на толстомордого.

– Давай, - приказал тот.

Свистнула плеть, и Ивану показалось, будто его кипятком ошпарило. Он взвыл и, боясь потерять от боли сознание, закричал изо всех сил:

– Слово и дело, - памятуя, что именно так он спасся когда-то от соседства с медведем и даже получил свободу.

– Чего дуришь?
– удивился толстомордый, но ударов более не последовало.
– Чего еще выдумал? Говори мне, а уж я погляжу, что за дело у тебя, знаем мы вас...

– Слово и дело, - пуще прежнего закричал Иван, надеясь, что его услышат и на улице и обязательно донесут в Тайную канцелярию. Не могли не донести. Таков закон...

– Черт с тобой, - махнул рукой полицейский, - освободи его, Тихон, да сведи в канцелярию. Гляди, головой мне за него отвечаешь. Чует мое сердце, не простого вора мы словили сегодня, много разных дел за ним.

В Тайной канцелярии заседал полковник Николай Иванович Редькин, о котором Иван наслышался, еще будучи в Москве. Говорили, мол, был тот Редькин из крестьянских детей, а в армии выслужился до капрала, потом попал в Сыскное отделение, где показал себя как ярый враг всех воров и жуликов, немало из которых казнили, а уж на каторгу отправили и совсем без счета. Имел полковник и своих доносчиков, которые и сообщали ему, за хорошую плату, разумеется, о всех воровских делах. Тогда он, выбрав день, с изрядной воинской командой вламывался в воровские дома и притоны, хватал всех, там обитавших и, случалось, ловил до полусотни человек зараз. От тех же доносчиков Редькин знал и о местах хранения краденого и безошибочно называл пойманным ворам, где и что они покрали, куда запрятали. А те, услышав из уст полковника про свои похождения, которые он описывал столь красочно, будто сам рядом при том находился, не долго запирались и сознавались во всем содеянном. Благодаря чему за Редькиным укрепилась слава провидца, будто бы знается он с нечистой силой, которая во всем ему и помогает.

И действительно, полковник был сух телом, черен лицом и имел длинный крючковатый нос, кончик которого доходил почти до верхней губы.

– Давно тебя поджидаю, - елейным голосом обратился он к Ивану, сказывали мне, что сам Ванька Каин пожаловал к Макарию. Наслышан я о тебе, Каин, по Москве еще наслышан, милости прошу, садись, побеседуем. Принесите-ка нам чаю со знатным гостем испить, - приказал он денщику.

– Отпустите меня, ваше благородие, - жалобно попросил Иван, пригожусь, может, когда...