Отрезок пути

– Эй, мальчик, сюда! – раздается за моей спиной грудной женский голос.

Чуть не подпрыгнув на месте от неожиданности, я оборачиваюсь. С портрета на меня смотрит красивая жгучая брюнетка в красном платье, украшенном перьями. Она манит меня пальцем, и, когда я подхожу ближе, портрет отодвигается в сторону, открывая проход в какое-то темное помещение. Секунду я колеблюсь. Нет никакой гарантии, что она не выдаст меня этим гадинам. Но и выбора у меня нет. Я ныряю в темноту, и проход закрывается за моей спиной.

Переведя дыхание, я осматриваюсь, чтобы понять, куда меня занесло, и застываю на месте, вытаращив глаза и раскрыв рот от изумления. Вот уж не предполагал, что в Хогвартсе могут быть подобные помещения!

Комната, в которой я оказался, размеры имеет самые средние. Но вот кровать, занимающая б'oльшую часть площади, кажется поистине гигантской. Да на ней запросто может поместиться весь наш курс, причем в том составе, который имел место быть до пришествия Пожирателей смерти! Красноватый свет, испускаемый развешанными под потолком шарами, создает атмосферу интимности, по стенам пляшут причудливые тени. Воздух пропитан одуряющими ароматами эфирных масел и благовоний. Муховертку мне в задницу, что это вообще за место?

Из коридора доносятся резкие мужские голоса. Я прислушиваюсь, но слов не различаю. Зато низкий завораживающий голос обитательницы портрета слышен очень хорошо:

– Мальчики, вы же не думаете, что я знаю учеников по именам? Может, и пробегал здесь кто-то, ручаться не буду. Я сегодня уже успела выпить столько ликера, что даже вас, красавчики, чуть не проглядела. Но вы ведь сами видите, что прятаться здесь негде. Разве что паренек сумел забраться в портрет, – она хрипловато смеется.

Пожиратели что-то бубнят ей в ответ. Я облегченно вздыхаю и присаживаюсь на краешек необъятной кровати. Похоже, эта женщина и вправду на моей стороне. Это хорошо.

Ковер под ногами такой мягкий, что безумно хочется снять ботинки, но это, конечно, не самая лучшая идея. По стенам развешаны живописные полотна, а возле одной из них стоит большой, но изящный комод с множеством ящичков.

– Нравится? – раздается голос моей спасительницы.

Я поворачиваюсь и приглядываюсь к ней внимательней. Возраст определить не получается даже приблизительно – ей может быть как тридцать, так и семьдесят. Некоторым женщинам очень долго удается сохранять молодость. И вообще, мое первое впечатление о ее внешности оказалось серьезным преуменьшением. Она не просто красива, а ослепительно красива. Хоть я и не поклонник женских прелестей, но ее прелести сложно не оценить. Особенно с учетом того, что красное платье на поверку оказывается больше похожим на пеньюар – довольно-таки прозрачный, надо заметить. Она полулежит на шикарном полукруглом диване с высокой спинкой и наматывает на тонкий палец смоляную прядь.

– Так нравится? – насмешливо повторяет она, и яркие красиво очерченные губы изгибаются в улыбке. Не совсем понятно, имеет ли она в виду мое впечатление от комнаты, или же от нее самой.

– Высший бал! – отвечаю я на оба вопроса сразу.

Она смеется, запрокинув голову.

– Они ушли? – спрашиваю я.

– Ушли, но пока недалеко. Лучше тебе побыть здесь какое-то время. Я скажу, когда будет безопасно.

– Ладно.

Я, в общем, ничего не имею против. Конечно, мне нужно добраться до Выручай-комнаты, но этот будуар, в сущности, немногим от нее отличается. Разве что просьбы не выполняет. Но зато здесь компания есть.

– Ты храбрый мальчик, Невилл, – замечает женщина. – Тебя ведь так зовут?

– Да. А вас?

– А меня Дарлин.

Я смотрю на нее удивленно. Мне казалось, что у такой колоритной особы должно быть более экстравагантное имя.

– Ты прав, это прозвище, – признается красотка, догадавшись о ходе моих мыслей. – Настоящее мое имя – Джеральдина Армстронг, плюс еще три имени, которые нужно читать по бумажке, чтобы ничего не перепутать. Сейчас у вас редко дают детям сложные вычурные имена, а в мое время это было обычным делом, – она закатывает глаза. – И избави Мерлин перепутать хоть слог – нанесешь смертельное оскорбление. Имя Дарлин прицепилось ко мне еще в школе, и вполне меня устраивает.

Мой интерес к этой женщине резко возрастает. В Хогвартсе не так много действительно живых портретов. По большей части они изображают либо никогда не существовавших людей, либо существовавших, но, так сказать, неодушевленных. А такие портреты, как в кабинете директора, в которых сохранилась частица личности волшебника, по пальцам можно пересчитать. И, кажется, это один из них.

– Вы здесь учились? – с любопытством спрашиваю я.

– Да, в Гриффиндоре, – подтверждает она. – Даже больше скажу – я здесь еще и работала.

– Правда? Что вы преподавали?

– Этикет. Культуру магического мира. Обязательный предмет для магглорожденных… Правда, – она едва заметно морщится, – быстро выяснилось, что и чистокровные волшебники не так уж хорошо знают мир, в котором живут, поэтому мои уроки посещали практически все.

– Сейчас у нас нет такого предмета, – сообщаю я.

– Так его после меня и отменили, – она пожимает обнаженными плечами.

– Вас уволили?

– Меня не только уволили, мальчик, меня еще и повесили прямо в школьном дворе, – ее голос звучит спокойно, но на красивое лицо набегает тень. – Спасибо, хоть не при учениках.

– Повесили? – ошарашено переспрашиваю я. – За что?

– Видишь ли, помимо преподавания я содержала дом терпимости – бордель, публичный дом – как тебе больше нравится. Власти посчитали, что эта моя деятельность несовместима с работой с детьми. Собственно, в вину мне вменялось то, что сейчас назвали бы растлением малолетних, – Дарлин глухо смеется.

Я моргаю и пытаюсь сообразить, что к чему. Наконец, до меня доходит.

– Постойте… Вы… вы набирали… хм… работников… среди учеников?..

– Какой догадливый мальчик! – с умилением произносит она.

– Знаете, можете сдать меня Пожирателям смерти, но я не могу винить их за такую суровую расправу, – честно говорю я.

– Думай, что хочешь, – фыркает она. – Я никого ни к чему не принуждала. Не отбирала палочки и не заставляла давать Непреложный обет, как делали некоторые мои так называемые коллеги.

– И все равно это аморально!

– А то, чем ты занимаешься с директором, не аморально?

Я захлопываю рот и испуганно смотрю на нее.

– Не бойся, дорогой, – снисходительно произносит Дарлин. – Другие портреты не в курсе.

– А вы…

– А я знаю о сексуальных взаимоотношениях обитающих здесь людей абсолютно все. Тут уж ничего не поделаешь, – она усмехается и философски замечает: – Люди очень любят судить других, но при этом всегда забывают о себе.

– Между прочим, я совершеннолетний!

– Ну, так и я не среди первокурсников кадры подбирала, – резонно возражает Дарлин. – Кроме того, ты кое-что не учитываешь. Это сейчас ранними считаются браки, заключенные между семнадцати-восемнадцатилетними. А в мое время некоторых чистокровных детишек женили еще до поступления в школу. У них даже были отдельные спальни. При этом бедняжки нередко понятия не имели, что друг с другом делать.