Отрочество

— Таки да! — закивала та, — ты понимаешь! А Ёся такой азартный, такой азартный, шо немножечко ой-вэй! Песя, а што там у Кацев? Да? Да ты шо?!

— … а потом она мине такая — крестить! — делилась Фира переживаниями, — Вот так вот, мелко-мелко!

Крестить никого она не стала, а просто развела чуть-чуть пальцы.

— Гадость какая! — отозвалась тётя Эстер, — Ой, мальчики, я не о вашем христианстве!

— Да мы поняли, — отозвался я за всех, несколько иррационально покоробленный. Сам ведь ту паломницу ух как… но то я, мине можно! А когда жидовка тоже самое, то она как бы и нападки с обидками!

— … а потом, — продолжила Фира, кругля и без того большущие глаза, — Жидовка? Крестись! И про грехи предков.

— И эти люди учат нас за жизнь, — осуждающе покачал головой дядя Фима, отчево шевельнулись все его подбородки.

— Кто умеет, тот делает, — вспомнилось мине, — кто не умеет — учит [35] !

— Какой умный мальчик! — умилилась хозяйка дома, — Фирочка, а ты шо такая неаппетитная? Кушай, деточка, кушай!

Накушать удалось всех нас, кроме Фиры, блюдущую себя и талию. Выползли еле-еле, оставив тётю Песю на поговорить с хозяйкой за одесских знакомых.

35

Бернард Шоу.

Чует моя чуйка, шо после такой поездки Песса Израилевна станет таки настоящей восточной женщиной — очень толстой и очень липкой! Потому как стол хоть и унесли, но принесли заново, и такой себе сладкий, шо у мине при одном его виде заболели зубы и приключился сахарный диабет.

А мы во внутренний дворик силы выползти нашли, но на этом и всё. Я вон даже до скамеечки не дошёл, на чистенькой дорожке уселся, ноги едва под отяжелевшее брюхо подтянул.

— Ох, — чуть повернувшись рядышком, Санька заотдувался, — так поели, што как нафаршировались! Вкусно, но до дурноты!

— Скушай кусочек, деточка! — Мишка передразнил тётю Эстер, и удивительно удачно, потому как Санька даже шарахнулся от него.

— Ох, — повторил я, отсмеявшись и чуть не лопнув, — восточное гостеприимство во всей красе! Фира, золотце, как тебе удалось отстоять бастионы твоего котёночного желудка?

— Так, — она чуть смутилась, — сказала, што ты… што мне… ой, да ну тебя!

— Ну, так ну, — согласился я, не став лезть в бабское.

— Как насчёт самовыгуляться? — поинтересовался Мишка с вроде как равнодушным видом. Он уже морально подготовился к отъезду в Москву, но решил за оставшееся время увидеть как можно больше интересного, раз уж скоро назад.

— Кто за? — сам же и подымаю руку, — Единогласно! Встречаемся через пять минут.

— Какие пять минут!? — ужаснулась Фира, — Полчаса, не меньше! Другой город, другие люди! Это в Одессе за нас все всё знают, и на твои любимые штаны под босиком только плечами пожмут. А здесь они скажут то, што увидят своими глазами: к Бляйшманам приехали какие-то оборванцы! И всё, на весь Константинополь.

— Аргумент, — согласился я. — парни, поняли? В лучшее! И одеколоном навоняться не забыть!

Несмотря на запрошенные полчаса, Фира выпорхнула всего через десять минут, крутанувшись перед нами. Никакой особой разницы я не увидел, но закивал одобрительно, на што та просияла, взяв меня под руку с самым што ни на есть собственническим видом.

— Не так штобы чичероне, — предупредил я, открывая ворота, — Ёся Бляйшман провёл небольшую экскурсию, но больше засирал мне мозги своим странным, чем рассказывал о здешнем интересном.

— Ничево! — Санька жизнерадостно помахал картой, — Я ещё в Одессе запасся, в паломническом центре.

— Што-то мне подсказывает, што указаны там ни разу не кошерные ориентиры, — выразил я сомнение.

— Не смотрел пока, не… О! Да, ерундень, — брат досадливо сложил карту назад в карман.

— Ничего, язык до Киева доведёт! — подбодрил его, — Ну што, судари и сударушка? Отправляемся в экскурсию!

Закружившись по аристократическому Маалему с его деревянными особняками, выстроенными с пребольшущим вкусом, как-то незаметно дали кругаля, и оказались в бедных еврейских кварталах Хаскёя.

Улицы стали заметно уже, грязней и обшарпанней. Местами потёки, характерно попахивающие аммиаком. Да и народ тоже… попахивает. Недружелюбный народ.

— Што-то мине подсказывает, — прижимаю Фирину руку к себе чутка покрепче, шо в такие районы нужно заходить с опытными, а главное — хорошо вооружёнными экскурсоводами! Начали кружить в обратном направлении, стараясь не наступить во всякое, валяющееся на улицах, и не столкнуться с недружелюбными местными. Ишь, глазами сверкают!

Я с Фирой на идиш перешёл, штобы вроде как свои. А эти как взъярятся ни с того, ни с сего!

Не знаю, как и почуял эту каменюку, а только успел! Голову Фиры пригнул, да вниз, а там уже новые камни впополаме со слюнями летят.

— Бесноватые какие-то! — охнул Санька напугано. Но напуганный-то напуганный, ножик из кармана достал!

Мы с Мишкой только глазами друг на дружку, да и я сразу Фиру назад, а за ней Саньку. Штоб спины прикрывал, значица.

Сами с тросточками в правых руках, с ножами в левых, и спинами назад идём, каменья отбиваем. Какие тросточкой, а какие так, руками сбиваем.

А эти ярятся! Всё больше дети с подростками, но и взрослые есть.

— Блудница! — как завизжит, да и к нам. А сам хоть и нескладный да дрищеватый, но взрослый вполне дядька. Такой если добежит, то ого! Потому как глаза и слюни вдобавок ко взрослости. Ну а я хоть и не так штобы в форме, но уже и не совсем задохлик. Выпад по всем правилам фехтовального искусства, и кончиком трости — в пах. Н-на!

Тот пополам согнулся, да так, што ажно башкой в камни сцаные уткнулся, как бы и не с размаху. И на жопку! А под ней пятно расплывается.

Вой! Камни чуть не в два раза чаще полетели, только и хорошего в этом, што вовсе уж бестолково, и не так, штобы сильно. Частят!

А мы задом чуть не бег перешли! Слышу только иногда как Санька орёт:

— Расступись, суки! Всех попишу-порежу!

А голос такой, што вот ей-ей — верится, этот порежет. Хоть и на русском орёт, а ведь понимают! С ножом-то.

Каменюка скользком в лобешник зарядила, и кровища сразу. Не сотрясение, а так — сечка. Мелочь! Но мелочь она потом. А сейчас глаза заливает, мешает.