Отрочество

И снова — черновик несомненный, но уже вторичный — сглаженный, а не эти прыгающие буквы человека, не успевшего отойти от пережитого ужаса.

Гиляровский мельком проглядел листки, но этого — первого — черновика уже не было. Только один обрывок. Сглаженный… Чуть-чуть ещё, и фельетон почти. Если не знать… Снова закололо сердце.

«— Я так энергично включился в эту интересную игру, что занял роль ведущего игрока, хотя по изначальному замыслу моих милых хозяев, уготована мне была участь скорее спортивного снаряда, то бишь груши. Ну да вы знаете, что человек я азартный, и очень спортивный, но привык к иным порядкам. А они не знали.

Расстроенные нарушением правил, гостеприимные обитатели сих благодатных мест сопроводили меня к почтенному судье, после чего с почётным конвоем — в местную тюрьму.

Экскурсия сия оказалась крайне увлекательной, но весьма краткой. Соседи мои, настоящие боевые пидорасы французы в самом высоком смысле, оказались крайне расстроены тем фактом, что их не пригласили участвовать ни в национальных арабских играх, ни в экскурсии по тюрьме, и пришли живо выразить своё неудовольствие.

Выразил его и главный белый сагиб английский консул, притом весьма энергически, хотя и кратко. В ярчайшей речи его, достойной Цицерона, я почерпнул немало новых для себя слов и выражений, достойных пера Шекспира.»

Дальше — стихи, с прыгающими вкривь и вкось буквами. Тот случай, когда выплёскивается пережитое, а не навеянная музой высокая поэзия.

Поэзия с музой потом. Может быть.

«— Плаванье на датском лесовозе [61] Поверяю я карандашу. Я живой. Я не скончался в бозе. В рифме ли… в верлибре… может, в прозе — Дядюшка Гиляй, всё опишу.

Я попами злобными облаян, Мне бродить по миру с этих пор От Москвы — до самых до окраин, С северных морей — до южных гор.

61

Стихи marinepark с АТ, он же Yura Fridman.

Ведь скитаюсь, трезв и неприкаян, Сам не знаю, русский иль еврей — От Москвы — до самых до окраин, С южных гор — до северных морей.

Мне араб — воришка, но неловкий — Влез в карман в трущобе Порт-Саид, Против тех, кто вырос на Хитровке, Слаб он в рукопашной подготовке. Встреть его, подземный бог Аид.

В царствах Иудея и Израиль Вечно длится самый первый век, Я другой такой страны не знаю, Где так пылью дышит человек.

Здесь в апреле от жары сгорают, Праздник — если ветерок подул, Для гурманов тут — подобье рая, Острый стол. Но часто — жидкий стул.

Я — хотя ни разу не язычник — Тут освою уйму языков, Но к Москве я более привычен, Как пройдёт опасность — был таков.

Ну а в общем, жизнь идёт неплохо Я доволен ею, грех тужить. До очередных её подвохов Я намерен так же точно жить.»

— Отправил ребёнка подальше от проблем называется, — выдохнул Гиляровский, обессилено откинувшись в кресле, — Ситуация…

***

Радушные хозяева стараются всячески потрафить мне, но тоненькая нотка фальши зудой комариной звенит в ушах. То отдаляясь, то приближаясь, но никогда почти не пропадет. Зудит! Так зудит, што обчесался весь от любопытства и непонимания.

Не успел бы с Костой пообщаться, у Папаиоанну погостить, так и не почуял бы фальши. Нет тово ощущения сердешности, всё время подспудность какая-то чудится. Чуется.

Сформулировать не могу, и не то што даже и словами, а просто — ощущениями, хоть сколько-нибудь оформленными.

И финансы — набатом. Знаю уже, што на Востоке гость свят, но и у гостя, особенно подзадержавшегося, есть свои обязанности.

Нюансы понимаю плохо, но вроде того — если я живу сейчас у Дмитриадисов, о деньгах за проживание даже и заикаться — грех, едва ли не оскорбление. Но! Если живёшь так дольше определённого времени, границы которого может понять только местный, то ты либо начинаешь делать ответные жесты гостеприимным хозяевам, либо входишь в их «партию».

Их интересы — твои интересы. Их враги… а оно мне надо? Не уверен.

За всеми этими переживаниями и забыл совсем об Императорском Православном Палестинском Обществе, и ажно зубы заныли, предвкушая неприятности по линии Синода. Приехать в Святой Город, да не зайти, не отметиться… чревато. Тем более мне, тем более при председательстве в этом обществе Великого Князя Сергея Александровича.

Поделился переживаниями с Герасимом…

— … могу устроить аудиенцию у Патриарха Дамиана, — предложил монах после короткой паузы, и будто гора с плеч.

Два! Два дня всево, когда меня ажно потряхивало от нетерпёжу, и вот — Старый Город, неподалёку от Гроба Господнего. Территория в принципе закрытая, и вход только по договорённости, и сильно не для всех. Православный Ватикан.

Никакой роскоши — просто арка, ведущая в полукрытый дворик. В сопровождении Герасима вхожу, потом несколько переходов, и вот я в Патриаршем саду, который считается лучшим в Иерусалиме. Перекрестив меня, монах удалился, оставив одного.

После камня пыльного, запахи летнего сада дурманом в лёгкие ввинтились, голову забудоражили. Запахи эти, да краски не разу не ноябрьские, да стрекотание с цвирканьем насекомое. Птахи беззаботные, перепархивающие по кустам и деревцам. Маленький такой Эдем, зажатый меж каменных стен иерусалимских святынь. Раёк.

Патриарх Дамина оказался нестарым ещё греком, очень доброжелательным и мягким. Аудиенция как-то незаметно перетекла в исповедь, да притом в форме беседы. Чай, восточные сладости… и Патриах.

Несколько раз щипал себя незаметно, потому как… ну где он, а где… А вот здесь же, чай с Патриархом пью. Снова щипок, да с подвывертом, до ненароком выступивших слёз. Не сон.

Отошёл я мал-мала, отживел. И вот ей-ей, забожиться могу, што Патриарху — просто интересно!

Беспамятство моё, да жизнь деревенская, ученичество и Хитровка, Одесса, дядя Гиляй и братание с Чижом да Пономарёнком. Без малейшего неодобрения о кровном братании, только головой этак задумчиво, и осуждением вот даже и на йоту не повеяло.

Слушал меня, спрашивал иногда, наставления отеческие. И подарки. От Патриарха. Мне, Саньке персонально, дяде Гиляю, и всем-всем-всем! Никово не забыл! Как знал.

Вышел, и голова кругом. Это… это же ого-го! Событие. Люди не чета мне годами добиваются, а тут… подарки!

Так и ходил весь день, с головокружением от успехов, а потом ужинать сели, а чую — зуда изменилась. Самую разсамую чуточку, а как и што — уловить не могу.

Ночью только дошло — во сне, как озарение. Я уже — в партии. Купили.