Отрок (XXI-XII)

"Блин, компрессионная травма позвонка, наверно, или ущемление нерва. Хреново".

–  … Отвели к Бурею, он шею парню помял, помял, со второго раза помогло - в руке мурашек больше нет. А на шею Настена ему такой ошейник из прутьев сделала, так, что головой не пошевелить. Обещает, что поправится, но не говорит: скоро ли.

–  А Роська?

–  А чего "Роська"? Задницу разодрал. Так не сильно - штаны больше пострадали. В седле, конечно, дней десять не сидеть, а так - ничего. Двух девок еще схоронили…

–  Как?!

–  А, вот так… - Дед тяжело вздохнул.
– Семен, видать, сильно за брата Пимена отомстить хотел. Самый первый к нам на двор залез и дальше всех прошел. Когда стрелять начали, он в сарай, где две девки сидели, заскочил. Девки дверь чем-нибудь подпереть не догадались, ну он обеих и того… Потом мы вдвоем с Лехой его еле угомонили, озверел совсем.

–  Так, деда, у меня - пятеро. У матери - двое. А против нас сколько было?

–  Семнадцать.

–  Так мы что, из шестидесяти семи ратников семнадцать потеряли?

–  Нет.
– Дед потер ладонями колени и отвернулся, словно не хотел смотреть на Мишку.
– Только девять. У Степана-мельника только один сын ратником был. Второй должен был в этом году новиком стать, а третий - тебе ровесник. У Власа тоже сын новиком должен был стать. И еще пятеро обозников с ними были.

–  Трое - совсем дети еще… - Мишка прикусил язык, но дед отреагировал на его оговорку с какой-то тоскливой злостью:

–  А твои? Старики, что ли? Дожили - дети друг друга режут…

Машка замерла с ложкой в руке, уставившись на деда и не замечая, что каша капает ей на колени.

–  Обозники, вроде бы, не должны были… - Мишка торопливо перевел разговор на другую тему.
– Бурей же…

–  Бурей не Бурей, должны, не должны!
– Передразнил внука дед.
– А вот, взяли и пошли!
– Помолчал немного и добавил уже более спокойным тоном: - Были там двое… Давно зло на меня держали.

–  Так двое, деда, а пришли пятеро.

–  А!
– Дед махнул рукой.
– Дураков не сеют, не жнут - сами родятся. Помнишь: один по середине улицы побежал, сам под выстрелы подставился?

–  Помню, в него мои ребята сразу три болта засадили.

–  А ты его узнал?

–  Нет…

–  Пентюх это был! Я же говорю: дурни! Роська твой еще… - Дед поднялся с лавки и, стукая деревяшкой, сделал несколько шагов по горнице. Наткнулся глазами на Машку и, уже не сдерживаясь, заорал:

–  Чего вылупилась? Корми уже!

–  Погоди, Маш.
– Мишка опять отстранил поднесенную сестрой ложку.
– Деда, что там с Роськой?

–  Ты, когда со двора выезжал, заметил, что под забором раненый лежит?

Мишка вспомнил скрюченную фигурку, лежавшую возле самых ворот лисовиновского подворья.

–  Заметил, деда. А что?

–  Это младший сын Степана был - тебе ровесник.
– Дед уставился в узенькое волоковое окошко, словно в него можно было что-то рассмотреть, кроме стены соседнего дома.
– Это Роська ему болт в кишки засадил, у вас же все болты меченные - всегда видно: кто, куда попал.

–  Да, ну и что?

–  Пацан двое суток умирал, криком исходил, а Роська все двое суток с драной задницей в церкви простоял на коленях - о выздоровлении его молился. Алена его на руках домой принесла - обеспамятел. И сейчас, вроде как, не в себе.

"Ну, да! Я же и раньше замечал, что Роська на религиозной почве слегка подвинулся, но что б настолько? Беда…".

–  Все осатанели!
– Продолжал дед, уставившись в окошко.
– Митька твой… Мало того, что Сашке за Григория и Марка голову в блин кистенем размолотил, так еще и варвариного мужа чуть не ухайдакал.

–  А он-то здесь причем?
– Мишка удивился совершенно искренне.
– Его же там и вообще не было!

–  Это уже без тебя случилось.
– Дед, наконец-то, оторвался от окна и вернулся на лавку.
– Чума он и есть - Чума. Выскочил на шум, увидел свою Варьку в кровище и очумел. Вырвал стрелу, да с ней на ребят твоих и кинулся. А те а рады - настроение, как раз, подходящее. Так отметелили его, чуть не до смерти. Теперь лежит: рука сломана, ребра, зубы выбиты, да еще ту же самую стрелу, ему в то же самое место засадили.

Мишка с сестрой одновременно прыснули, дед тоже не удержал улыбки, хотя разговор шел вовсе не о веселых вещах.

–  А Дмитрий-то здесь причем, деда?
– Мишка с трудом сдерживал смех.
– Лупили-то Чуму скопом, наверно?

–  Лупили-то скопом, но сначала-то Чума на Митьку кинулся и кистенем по ребрам схлопотал. Можно же было на этом и остановиться! Так нет! Как тесто месили, Алексей еле отнял. Всю жизнь воюю, а такого не припомню, чтобы одновременно трое в задницу раненых было. А тут - пожалуйста: Роська, Варька и Ефим-Чума. С ума с вами со всеми сойдешь.

Дед покряхтел, устраиваясь на лавке поудобнее и велел Машке налить сбитня. Выпил, расправил усы и осведомился:

–  О чем ты еще там спрашивал? Как оно все вообще? Отвечаю: плохо! Девять ратников потеряли и десяток Тихона взбунтовался.

–  Что-о?!!
– Мишка неловко шевельнул головой и почувствовал резкую боль в ушной раковине.
– Как взбунтовался? Погоди, деда, это же бывший десяток Глеба?

–  Ну, да. И Глеб вместе с ними.

–  А Тихон?

–  Тоже с ними.

"Тихон племянник Луки, а того сейчас в Ратном нет - боярскую усадьбу обустраивает. Так нам что же, еще один десяток расстреливать придется? Точно: опричниками становимся. Дожили!".

–  Деда, так нам опять бунт подавлять?

–  Ишь, разошелся! Понравилось, что ли? Не надо ничего… Как ты сказал? Подавлять? Давильщик, ядрена Матрена… Обошлось, так договорились.

–  Деда… Маш, да брось ты эту кашу! Остыла уже, в рот не лезет. Деда, объясни толком, я не понял ничего.

–  Кхе! Я тоже не понял… поначалу. Значит, собрал я стариков - кто с серебряными кольцами. Хоть раньше такого и не было, но спорили недолго. Приговорили: семьи бунтовщиков из Ратного изгнать. Только расходиться собрались, явился дружок твой - поп. "Помилосердствуйте", говорит, "Бабы, детишки". Я его за шиворот и в сарайчик, где девки Семеном порубленные лежат. Вот, говорю, тоже детишки. Любуйся! Он аж позеленел весь.

Ну, оставил я его в сарайчике, а сам послал людей с приказом. Разрешил каждой семье взять вещей и припасов, сколько в одной телеге поместится, и чтобы на следующий день духу их в Ратном не было! А с утра Нинея заявилась и в ту же дуду, что и поп, дудит! Дети, мол, в отцовых грехах неповинны.

А о том, что эти дети вырастут, да за своих отцов мстить станут, только я думать должен? Так нет! Засела у подружки своей Беляны и сидит, ждет… Отец Михаил, тоже, как отпел покойников, такую проповедь закатил! С царем Иродом меня сравнил, святоша… - Деду явно хотелось ругнуться, но мешало присутствие Машки.
– Машка! Давай-ка, пои Михайлу лекарством, да уматывай. Сидишь тут, уши развесила…