Отвергнутая целительница для Дракона

– Ох, Кара! – тётушка Беатрис вздрогнула и, поставив чашку на стол, поднялась мне навстречу. – У нас… – она беспомощно обвела взглядом сестру, словно ища поддержки. – У нас для тебя плохие новости.

– Кто-то умер? – сердце болезненно сжалось, а голос предал, превратившись в едва слышный хрип. – Отец?

– С твоим отцом всё в порядке! – резко отчеканила Ванда Стэйлин.

В отличие от своей сестры, она обладала более строгим, властным характером.

– Тогда что случилось? – не выдержала я. – Вы сидите тут, как на похоронах.

– Генри… – начала было Беатрис Эттвуд, но тут же была прервана.

– Лучше пусть прочитает сама, – Ванда протянула мне конверт, из которого виднелся сложенный вчетверо листок плотной бумаги.

Я не торопилась брать письмо, чувствуя, как леденящие пальцы страха сжимают сердце. Интуиция шептала, что ничего хорошего это письмо не несёт.

“Дорогая Кара, я должен сообщить, что…”

Каждое прочитанное слово отзывалось тупой болью в груди.

– Он… – я едва могла говорить. – Он… меня бросает. Генри… расторг помолвку…

Глава 2

Я едва не рухнула на пол, в глазах стремительно темнело. Тётушка Беатрис, проявив удивительную для её лет реакцию, подоспела вовремя, подхватив меня за локоть и усадив в мягкое кресло с вышитыми подушками.

– Он меня… бросил? – прошептала я. – Разве такое возможно?

Первоначальный шок постепенно отступал, уступая место стадии отрицания.

Да, я наотрез отказывалась верить! Не могла принять даже мысли о том, что Генри решился разорвать помолвку. Он же клялся в вечной любви, уверял, что не мыслит жизни без меня! Что же могло измениться? Мы виделись с ним всего три дня назад. Неужели за столь короткий срок любящее сердце способно остыть, а чувства – бесследно испариться?

– Боюсь, что так, моя дорогая, – вздохнула тётушка Беатрис, грациозно опускаясь в соседнее кресло и деликатно подхватывая изящную фарфоровую чашку с остывающим чаем. – Тебе принести свежего чаю, милая? – спросила она с неуместной в данной ситуации обыденностью.

– Нет, спасибо, – пробурчала я.

– Чего-нибудь покрепче? – вкрадчиво поинтересовалась тётя Ванда, выразительно приподняв тонкую чёрную бровь и многозначительно взглянув на графин с наливкой, стоявший на этажерке.

"Может, я всё ещё сплю?" – промелькнула отчаянная мысль. "Всё это – просто кошмарный сон. Или, возможно, глупый, жестокий розыгрыш. Да, точно! Меня решили разыграть, а я тут расчувствовалась!"

Я бросила отчаянный, полный мольбы взгляд на родственниц. Но те, казалось, не замечали моего смятения. Они уже оживлённо обсуждали какой-то предстоящий бал и вели себя так, будто ничего не произошло.

Внезапно меня захлестнула волна обжигающего гнева. Я вскочила с кресла, чувствуя, как кровь пульсирует в висках.

– Я должна с ним поговорить! – воскликнула я, решительно направляясь к двери. – Наверняка это какое-то недоразумение!

– Кара! – предостерегающе крикнула тётя Ванда. – Сейчас не самое подходящее время для визита!

– Почему это? – я резко остановилась на пороге.

– У него гости, – уклончиво ответила она, отведя взгляд.

– Какие к чёрту гости? Генри ничего не говорил!

– Точнее, гостья, – пискнула тётушка Беатрис из гостиной.

– Да, плевать! – в сердцах огрызнулась я. – Мне всё равно! Я обязана с ним поговорить!

Вылетев в коридор, я распахнула дверь и едва не сшибла с ног отца, который, видимо, как раз собирался войти.

– Кара, боги милостивые! Что происходит? – удивлённо воскликнул он, хватаясь за шляпу.

Я пронеслась мимо, не ответив ни слова.

– Кара, постой! Куда ты? – послышался голос отца мне вслед.

– Позже, отец! Позже! – бросила я через плечо, сбегая с крыльца во двор, а оттуда на знакомую до боли мощёную улицу, ведущую к дому Генри.

Я не замечала ничего вокруг, шла словно в тумане, гонимая каким-то неведомым чувством. Перед глазами то и дело всплывали строки из его письма, полные холодности и равнодушия.

Улица казалась бесконечной. Я шла, спотыкаясь о камни мостовой. Прохожие оборачивались мне вслед, но я не обращала на них внимания. В голове крутилась лишь одна мысль: "Почему?"

Наконец, я оказалась перед знакомым особняком. Сердце бешено колотилось, дыхание сбилось. Я на мгновение замерла, собираясь с духом, а затем решительно постучала в дверь.

Открыл дворецкий. Увидев меня, он нахмурился:

– Мадмуазель Эванс? Что вы здесь делаете? Хозяин не ожидает гостей.

– Мне необходимо с ним поговорить, – твёрдо заявила я, проходя в холл. – Немедленно.

– Но… – начал было дворецкий, однако я уже направилась в гостиную, где слышался заливистый смех, весёлые разговоры и музыка.

Моё появление произвело эффект разорвавшейся бомбы. Музыка смолкла, словно её выключили одним щелчком, смех затих, а на лицах собравшихся застыли маски удивлённого любопытства. Кто-то поперхнулся, кто-то пролил вино, а дама в нелепом розовом платье с перьями удивлённо вскинула нарисованные брови.

Генри стоял возле какой-то брюнетки. Фиолетовое платье женщины, обтягивающее ее плотную талию, совершенно ей не шло: с бледной кожей она была похожа на мертвеца. А руки, унизанные массивными золотыми браслетами и кольцами с огромными сверкающими камнями, напоминали когти хищной птицы.

– Генри… – слово вырвалось хриплым шёпотом.

Я нервно одёрнула кружевной воротничок, пытаясь справиться с подступившей к горлу тошнотой.

– Можно с тобой поговорить?

– Дорогой, кто это? – брюнетка пренебрежительно фыркнула, прильнув к Генри.

Даже с расстояния я чувствовала, как от неё пахнет дорогими, но приторными духами, от которых у меня начала кружиться голова.

– Дорогой? Я не ослышалась? – сердце словно сжало ледяной рукой. – Что вообще происходит?

– Кара… – Генри словно очнулся: он поспешно прошёл через гостиную, остановившись в нескольких метрах от меня. – Я ведь всё написал тебе в письме, – прошептал жених… точнее, лучше сказать бывший жених.

– О ней, – я кивнула в сторону женщины, щеки которой успели приобрести ярко-розовый оттенок, – ты ничего не говорил. И почему она называет тебя “дорогим”?

В душе я понимала почему… но ПОЧЕМУ? Почему вместо меня он выбрал её?

Под слоем пудры, косметики и молодящих мазей истинный возраст брюнетки было сложно прочитать. Но всё же он чувствовался. Я бы назвала цифру пятьдесят или пятьдесят пять. Тогда как Генри был всего на год старше меня! Мне двадцать три, а ему двадцать четыре!