Отвергнутая невеста. Хозяйка заброшенного дома

Но тогда ей чудилось, что детский смех раздавался за стеной. Почти у нее над головой.

Кажется, эти озорники затеяли какую-то новую игру и принялись хором проговаривать считалку.

«Раз, два…»

Они все время сбивались со счета, смеялись и начинали снова и снова.

Как испорченная пластинка.

Какой дурной сон!

Это мучило, это надоедало и преследовало мачеху Эванс. Не столько шум, сколько то, что виновниками его были дети.

Она ненавидела детей.

Она боялась детей. Особенно мальчишек.

Ей казалось, что рождение младенца мужского пола — это наказание.

Кара небес. Печать, хуже проказы.

А сам младенец — дьявол, скрывающийся под маской невинности.

Она смотрела на матерей, баюкающих своих сыновей, злорадствуя и торжествуя.

— Родить сына — значит, всем признаться, что ты порочна! — рычала мадам Эванс, извиваясь в бессильной злобе в постели. — Выставить напоказ свой грех! Меня вам не обмануть… Сын — значит, посланник преисподней! А ты сама — врата ада! Мерзость! Гнусная грязная мерзость! Вас надо сжигать на площади вместе с вашими отродьями! Сразу же после родов!..

Впрочем, и девочки были не лучше!

Вечно ноющие, сопливые создания! Пытающиеся разжалобить плачем.

Стоит только огреть хорошенько, чтоб знала свое место.

Знали б они, что их слезы только раздражают и разжигают желание ухватить за волосы и трясти, бить головой о стену, пока это мерзкое дитя не смолкнет навсегда!..

Но хуже всего было, когда дети смеялись и играли. Когда они были счастливы. И мадам Эванс ничего с этим не могла поделать. Не могла погасить их радость.

Вот как сейчас.

— Какой гадкий сон! — выругалась мадам Эванс яростно и уселась в постели.

Сон прошел.

В доме было тихо.

Но отчего-то мадам Эванс не посмела больше лечь и попытаться заснуть.

…А вдруг это ребенок Эрики приходил?..

Он ведь маленький. Новорожденный розовый младенец.

Много ли ему надо, чтоб заболеть и умереть?

Мать неопытная. Старуха Ивонна немощная. Могла не досмотреть…

— Да туда им всем и дорога! — шипела мадам Эванс. — Пусть их там всех призраки передавят во сне! Никто не встанет между моими дорогими девочками и герцогской короной, никто! Ишь, чего удумали — свести эту никчемную девчонку, эту размазню Эрику с герцогом! Она не заслуживает его! Нет! Кто сказал, что я одобрю этот брак?! Кто сказал, что я допущу, чтоб мои дочери называли ее милели и кланялись ей?! Они никогда ей не поклонятся! Никогда!

Она усмехалась в темноту, отпугивая призраки прошлого страшной плотоядной улыбкой.

И совесть ее тоже затихала.

…Утро она встретила не выспавшаяся, измученная. С красными глазами.

В голове навязчиво крутилась та самая считалка, приснившаяся ей в полудреме.

Стучал мяч…

— Элси, — резко позвала мадам Эванс прислугу.

Голос ее был стервозный, и девушка-служанка съежилась, понимая, что сейчас последует нагоняй. Выволочка ни за что.

— Что за гадкие звуки раздаются дома? Чьи это мерзкие дети смеют играть?! Какая-нибудь горничная снова опоросилась? Без моего разрешения?!

— Что вы, мадам Эванс, — поспешила ответить служанка. — Разве кто посмел бы?!

— Но я же слышу! — рявкнула старуха, поднимаясь с пуфика. Попытки запудрить желчное лицо не увенчались успехом. Оно так и осталось темным, почерневшим от недосыпа. — Я еще не выжила из ума! Слышишь?!

Девушка испуганно таращила глаза на хозяйку.

— Нет, мадам…

Шум повторился за окном.

Старуха Эванс вихрем пронеслась к балконной двери, распахнула ее и выскочила на балкон.

Конечно, никого под ее окнами не было…

Но воспаленные, красные глаза старухи увидели и примятые цветы на клумбе, и истоптанную траву.

— Я же говорила! — торжествуя, выкрикнула она. — Они тут были! Играли! Кто?! Кто посмел завести детей?! Этой гадкой мерзости не будет в моем доме! Этих гнусных выродков! Ни одного! Утоплю всех, как щенят! Эй, там! Быстро сюда! Ищите всех этих сопливых мерзавцев и тащите сюда! О-о-о, они дорого заплатят за ослушание! Я их всех!.. Спущу шкуру!.. Засеку до смерти! А детей… всех отравлю, как крысят! Собственноручно затолкаю им отраву во рты! А рты зашью, чтоб не смели выплюнуть!

Старуха забежала в комнату и с грохотом закрыла застекленную дверь.

У нее кровь кипела — так хотелось причинить кому-то боль.

«Невинные дети так приятно пищат, когда их давишь», — подумала она.

По лицу ее пошла судорога от удовольствия, когда она подумала о страданиях ребенка. О том, как ее сухие узловатые пальцы вцепляются в детское лицо…

Старик Эванс не одобрил бы ее наклонностей.

Она лишь однажды заикнулась о том, что не терпит детей. Трагический случай в детстве, ах, обида до сих пор свежа, как вчерашняя, понимаешь, милый…

Но Эванс пресек ее грязные слова и запретил даже заикаться об этом.

И выпустить пар было просто невозможно. Сколько раз она искусывала губы до крови, сжимая кулаки и сдерживая себя из последних сил. Только бы не сорваться при муже. Только б не ударить…

О-о-о, от него приходилось скрывать многое, очень многое. Свое истинное лицо.

Он так и не увидел его, жалкий бесхребетный глупец!

Тут громко звякнуло, разбиваясь, оконное стекло.

И к ее ногам упал небольшой камень.

— Это что еще такое?! — мадам Эванс даже задохнулась от ярости. — Смеяться надо мной вздумали?! Да я вас столовым ножом!.. На куски!..

Но детский смех лишь усилился. Эти мерзкие паршивцы смеялись и издевались над ней!

А в окно, расколов стекло в еще одном месте, влетел еще один камень.

— Что… что это такое?! — прошептала мадам Эванс.

Она бросилась посмотреть, кто это там озорует.

Но следующий камень безжалостно ударил ей в губы, разбив их.

Мадам Эванс ощутила вкус крови. Мелкие осколки стекла впились в ее лицо, и она закричала от боли.

— Мерзавцы! — вопила она, отирая лицо. — Я передушу вас всех собственными руками!

Смех за окном стал страшным.

А на окно обрушился просто град камней.

Так не могли кидаться дети. У них недостаточно сильные для этого руки.

— Рогатки? Кто сделал вам рогатки?.. — вопила мадам Эванс.

Ей почудилось, что целая банда уличных мальчишек, этих отвратительных малолетних преступников, пробралась в ее сад.