Отвергнутая жена

Сколько рецептов лекарств уже ему стало известно за сорок с лишним лет жизни. Почтенный возраст! Седина пробивается на висках, голос набрал силу настоящего проповедника, зрение еще почти не подводит. Старик поправил бороду, провел ладонью по поджарому торсу. Барон щедр, да только Паул делится мукою с детьми, да с их мамашами. Никому отказать не в силах. И как откажешь? Придет на порог почтенная мать семейства полных двадцати лет, за ней трое детишек, бросится в ноги. Отдашь последний гарнец муки*. Ну, куда ему одному столько. Жаль, пузо никак не наживёт. Поджарый, словно та гончая. Ну, может, и к лучшему, крестьяне сильней уважают. Избыток пищи, как и распутство – грех. Паул отворил сундук, посомневался, но вынул-таки кусочек сухого пирога. Немного можно поесть посреди ночи. Не грешно то, если обращено на пользу учения. Знания он свои собирал по крупицам, некоторые перенял у Люции, а сколько еще предстоит узнать.

Паул достал огниво, несколько раз чиркнул кремнем по кресалу, искры никак не хотели высекаться, да и трут отсырел. Свеча на столе полностью оплыла. Ему бы что-то получше, да только откуда возьмешь? Разве что спросить у барона. Священник прошёлся из угла в угол по келье. Два шага до крохотного оконца, шаг за сундук и обратно. Особо не разомнешься. И в коридор часовни теперь лучше не выходить. Стражник неотрывно следит за дверью темницы.

Старику вдруг захотелось поговорить с молодой женщиной, обнадежить. Этим утром он непременно наведается в замок под предлогом необходимой молитвы. Навестит ее сына. Малыш так рано остался без матери. Сколько ему теперь? Полгода, ни днем больше. Хоть бы выжил, дети так часто гибнут. Нужно раздобыть где-нибудь козьего молока. Но лучше бы барон Розен нашел кормилицу своему сыну. Так надежней, чем переливать молоко. Служанки ленивы, а малыш может и захлебнуться, если одна из них уснёт. Только бы у них с Люцией все получилось! Тогда ребенку не придется страдать.

Но как выполнить ее просьбу? Как сказала красавица – и она, и сын должны показаться барону мертвыми. Убить наследника барона – невиданный грех, преступление. Как бы ему самому после этого не оказаться в клетке на площади. Нет, тут нужно поступать мудрей. Он объявит Зенона дьявольским отродьем и сам, с позволения его матери полоснет по горлу ножом, а потом вольет в крохотный ротик живительное зелье. Пусть поспит, проснется вместе со своей мамой через пятьсот лет. Можно будет забрать тельце, уложить в своей келье. Или вон, спрятать в сундуке между книг. Пускай спит маленький мальчик. Уж он-то сможет обустроить ребенку добротную люльку.

Паул углубился в свои мысли. Люция совсем не похожа на дьяволицу, даже, напротив, ее можно было бы счесть праведной. Юная баронесса рьяно учила молитвы, помогала всем нуждающимся. Сколько душ ушло бы на небо, если бы не рецепты зелий и трав. Вон и охотнику она помогла в то новолуние, присыпала страшную рану плесневелой травой. Все зажило, и лихорадка сошла у мужчины. Дети остались расти с отцом. Не было колдовства в том рецепте. Ведь с тех пор священник и сам не раз использовал плесень, когда залечивал раны. Что это, если не чудо, не божий промысел? Да только о таком чудесном свойстве плесневелой травы никому не расскажешь, если ты сам не святой – сожгут чего доброго на костре. Только в одном житие святого он встретил подобный рецепт – женщина выходила мужа, выпаивая его плесневелым корнем. То назвали божьим чудом, делом самой длани господней. Может, Люция не с дьяволом сошлась, а напротив, сам бог открыл ей чудодействие трав? А ее малыш Зенон? В нем что за сила заключена? Может, в сыне барона проснется дьявольское зло? Может, нельзя ему помогать? Взглянуть бы самому на мальчишку.

Старик с наслаждением вытянулся на деревянной койке, накрылся овечьей шкурой и только седую бороду выправил поверх одеяла.

– В смирении – сила. Голодное пузо дает решимость. Да только как хочется просыпаться на пуховой перине! Со жбаном пива в кладовой и жареной уткой на столе! И чтоб никто не завидовал, чтоб в каждой семье по соседству было бы точно так же. Еще бы голову сыру про запас в кладовой иметь, пусть покрывается благородством год от года. Не страшно его слой соскрести ножом, под плесневелой коркой все равно останется добрый сыр. И пряник имбирный, да заквашенный на меду держать под подушкой из лебяжьего пуха. И по примеру какого-нибудь монаха вырастить сладкие яблоки, непременно розового цвета. Будет время – будет и польза от его трудов людям.

*** Люция устроилась на ворохе прелого сена, обхватила колени руками и положила на них усталую голову. Она уже оплакала свою любовь к мужу. Нет больше для нее Розена. И как спастись она теперь знает. Только бы священник не обманул ее надежд. Тогда все получится так, как нужно. Она будет ранена, лучше смертельно, в шею. Острая короткая боль тела – это не так страшно, как боль от разбитого сердца. Теперь она это знает наверняка. Священник капнет ей в рот несколько капель зелья, и она уснёт на добрых пятьсот лет. А когда проснется, малыш будет с нею рядом, рана заживёт и портал в ее мир будет открыт. Чего еще желать? Розена к тому времени уже не будет. От мужа останется только могила. И плакать о нем она больше не станет. Барон потеряет все при жизни. Потеряет тех, кого так сильно любил.

Только бы хватило святому отцу мужества перерезать горло младенчика, нанести и ему смертельную рану. Чтобы тот крепко спал, дожидаясь, пока она проснется. И все у них будет хорошо.

Удалось бы только взглянуть еще хоть один раз на мужа, запомнить его, попрощаться. И за что только небеса ей послали такую любовь? Сильную и невозможную. Никогда Розен не признает ведьму, никогда больше ее не коснётся, скорей проклянёт. Значит, и не любил. Иначе никогда не поверил бы навету. А даже если и поверил бы, то что? Разве можно отказаться от той, которую действительно любишь? Приговорить к страшной смерти? Розен! Ведьма тихо заплакала, стыдясь своих чувств. Как горько жалела она, что решила остаться в этом мире. Нужно было уйти, покуда не закрылся портал, но тогда у нее бы не родился чудесный сын. Нет, она все правильно сделала. Нужно только чуточку потерпеть. Пережить собственную казнь и казнь малыша. Рецепт старинный, верный, он не обманет.

Грохнули шаги в коридоре, прокашлялся страж по ту сторону двери. Девушка без сомнения узнала походку мужа. Люция гордо вскинула голову, стерла слезинки с лица, распрямила спину и поднялась. Шаги мужчины робко приблизились к двери темницы. Девушка услышала тихий шепот мужа.

– Что баронесса, спит?

– Мне сие неизвестно!
– громко ответил страж.

– Не кричи! Дай ей отдохнуть перед тем, как...

И снова шаги, не заглянет к ней муж, не простится, значит, и не любил он ее никогда. Только польстился на длинные волосы, да красивое тело.

– Будь ты проклят, Розен!

______ * Старинная мера до сих пор применяется в конном мире как объективно удобная для сыпучих продуктов. Объём гарнеца (чаще гарца) примерно 3,3 литра.

Глава 5

Чистые доски скрипели под сапогами. Если как следует приглядеться, то в щелях между ними видны спины коней, их гривастые шеи. Нет-нет да промелькнет чей-то хвост, свистнет словно многохвостая плетка и вновь все успокоится. Здесь же, на втором этаже казармы, над стойлами лошадей было спокойно и сладко пахло соломой. Парень поправил подушку под головой, через ткань немного кололись перья. Плащ создавал тепло и уют, напоминал одеяло. Хорошо бы настоящее заказать, как было в доме у матери, и чтобы набито было плотной овечьей шерстью. Кругом раздавался раскатистый храп с присвистом.

Еще немного, еще пара побед в поединках и Герберта переведут жить в замок. Парень быстро и успешно строил карьеру. А то и во Францию через год-другой можно податься, туда, где толком нет зим, да и летом теплей, чем здесь. Только уж больно далеко от родного дома. Так и запропасть можно, помереть от тоски на выжженной солнцем чужбине.

Сон к Герберту все не шел. Дурные мысли одолевали. Встревоженный взгляд, нежные руки, белая как снег кожа. И баронесса даже не плакала, не просила за себя. Тонкая, словно юная девушка, невыносимо красивая, стойкая. И думала Люция только о своём сыне, о том, чтоб мальчишка был сыт и спокоен. Для себя ни хлеба, ни воды не спросила. Барону до нее нет никакого дела. Как можно так поступать со своей семьей? Оставить грудного ребенка без матери, а ее саму бросить в темницу? Странные люди живут здесь. Год от года парень убеждался в этом только крепче, не мог привыкнуть к местным порядкам.

Ну, как можно при всех обвинить жену в колдовстве? Смолчал бы лучше, объяснил жене, что стоит делать, а что нет. Нельзя же отправить в темницу мать своего малыша, да еще и кормящую грудью! Парень вздохнул и перелег чуть повыше на тюфяке. Мимо сапог пробежала жирная крыса, устроилась возле бочонка с водой. Да, и коты здесь другие – ловчих, почитай, и нет. Вот поэтому мышей, крыс целая прорва. Знал бы, привез с собою котенка из дома. Он бы тут быстро сделал карьеру, может, даже купили б его потом во дворец.