Отверзи ми двери

Вот тогда Лев Ильич и заскучал - вот они, "смелые разговоры", "человек из глубинки"! Больше они не пили. Да и Крон его избегал, едва ли стыдно было - не тот человек, он примитивно возненавидел Льва Ильича, не часто, верно, так открывался, да и вообще, такое лучше не рассказывать. Стороной узнал Лев Ильич, что Крон женился, да что-то странно - на разбитной девахе, зав большой столовой, забегала как-то, глазами постреливала, наверно, ночами не стоял под окнами, да и те глаза и родинку не забыть... Ничего он вокруг не видел, не замечал, в нем только обида горела на то, что не додали, не успел, что из самой глотки у него вытащили, что не смог проглотить - уж такая страсть была, если ту цену способен был предложить... Поразительный был человек, как обуглился - это не время другим стало - ему, только ему не посчастливилось!..

– Виктор Романович, - сказал Крон зловеще тихим голосом, - я думаю очевидность откровенного нарушения трудовой дисциплины несомненна. Гольцев не просто не справился с заданием по командировке, он принципиально сорвал работу. А ведь этот материал ждут тысячи читателей...

– Серьезно? Виктор Романович, вы действительно убеждены в том, что мой очерк о страданиях и переживаниях волжской стерляди читатели ждут больше, чем, скажем, саму стерлядь?..

Редактор все смотрел в окно, поворачивал карандаш между пальцами, и Лев Ильич вдруг обозлился: ну что он все делает чужими руками, пусть бы сам проявился...

– Как впрочем, и весь наш журнал - с первой страницы до объявлений - ну никакого отношения не имеет к тому, что волнует людей, да хоть и в том, что происходит в природе благодаря нашим, на ее хребте, подвигам и развлечениям.

Он добился своего: редактор повернул крупную голову, в глазах появилось какое-то осмысленное выражение - "страх, что ли?"

– Я думаю, десятки тысяч подписчиков нашего журнала имеют по этому поводу несколько иное мнение, как, впрочем, и директивные организации.

– Ну про директивные вам видней, а что до читателей - так я ведь и сам читатель. Виктор Романович, ну положа руку на сердце, придет ли вам в голову когда-нибудь дикая мысль снять с полки ваш журнал - да не в этом кабинете, а дома, в субботу или в воскресенье?..

Редактор опять отвернулся - он и так позволил себе слишком много. Зато Крон даже подпрыгнул в кресле.

– Видите, Виктор Романович, как заговорил, а? Тут уж не нарушение трудовой дисциплины, не невыполнение задания, тут другим пахнет!.. Что касается вашей командировки, Гольцев, мы это решим в рабочем порядке, вместе с месткомом.

– Значит, опять мне присутствовать, - заметил Лев Ильич, - я пока что непременный член этой организации.

Крон не обратил внимания на реплику.

– Нам стало известно, что вы бываете в церкви.

Теперь Лев Ильич внимательно посмотрел Крону в лицо: у него были такие же бешеные глаза, как тогда, ночью, когда они пили с ним коньяк. Лев Ильич ничего не ответил.

– Вы что - крестились?

– А ты что - допрашиваешь меня?

– Я спрашиваю вас.

– А по какому праву?

– Видите ли, Лев Ильич...
– поморщился редактор...

Ох, как не хотелось ему, видно, вести этот разговор! И если он когда-то сорвался на том, что отстал, не среагировал - не сориентировался, то кому, как не Виктору Романовичу Голованову - старому газетному волку - было понять, как безнадежно отстал его заместитель - мумия, чудовищный реликт: "Выставить бы его в музее..." - вот он, может, о чем думает!
– обрадовался своей догадке Лев Ильич.

– Видите ли, Лев Ильич, - с тихой значительностью говорил редактор, - в нашей Конституции записана свобода совести и религиозных культов. Но вы должны и нас понять: журнал со столь определенной мировоззренческой позицией евда ли могут делать люди, придерживающиеся, так сказать, другого мировоззрения...

– Нет, пусть ответит прямо и не виляет!
– крикнул Крон.

– А я не хочу говорить об этом здесь, в этой комнате, - сказал Лев Ильич, обводя глазами вылизанный кабинет главного редактора с портретами Ленина и Энгельса на стенах.

– Где же вы соизволите говорить?
– спросил Крон.

– Честно сказать, с тобой я совсем про это говорить не стану. Но если вас, Виктор Романович, это всерьез интересует, давайте встретимся. Я буду рад поговорить с главным редактором журнала, занимающегося проблемами природы в современном мире, с человеком, с которым я столько лет вместе проработал. Буду только рад рассказать вам о том, что мне так поздно, но открылось. Может быть, и для вас это будет не бесполезным.

– Вы зря шутите, - зловеще сказал Крон.

– Видите ли, Лев Ильич, - снова повернул к нему голову редактор, и на этот раз глаза у него стали потверже: "Какой мужик был бы, если б не здесь, да в другое время!" - подумал Лев Ильич.
– Есть вещи и темы, - сказал редактор, - в дискуссию о которых мы не вступаем. До поры. А уж тут, тем более, все ясно.

– Кто мы? И что вам ясно?

– Мы - коммунисты. Не думаете же вы всерьез, что я с вами в каком-то выбранном вами месте стану обсуждать бытие Божие или догмат о непорочном зачатии?..

"Бедный человек, - с сожалением глядел на него Лев Ильич, - а ведь он наверняка крещеный и, наверно, бабка водила его к причастию, хоть в раннем детстве, но водила. Неужто забыл? Я ж запомнил, хоть и не был крещен. А почему он забыл?.."

– Простите меня, Виктор Романович, я действительно подумал, что вам, может быть, захочется про это поговорить - это всем интересно. Что ж, что вы коммунист? Вы ведь тоже человек и созданы по образу и подобию...

Редактор посмотрел на Крона и на часы на руке.

– Да, - подхватил Крон, - нам достаточно. Пожалуй, и месткома не понадобится... Вы напрасно улыбаетесь...

– Нет, почему ж напрасно, - сказал Лев Ильич, - я вспомнил, что почти те же самые слова слышал уже однажды, в пятидесятом году, на Сахалине, когда меня там выгоняли из редакции. И тоже от такого, как ты, еврея. Только тогда меня гнали за то, что я еврей, а сейчас за то, что православный. А редакция одна и та же - партийная, как, впрочем, и Конституция. Ну не забавно ли? Напрасно, Виктор Романович, отказываетесь со мной поговорить, я так убежден, что разгадка этого, так сказать, парадокса в той самой теме и заключена, которую вам даже обсуждать не велено. А почему не велено, что за запреты такие, табу? Или боязно - вдруг...

– Это еще не все!
– в бешенстве крикнул Крон.
– Вы не так просто отсюда уйдете! Мало того, что вы бываете в церкви и разводите тут религиозную пропаганду, вы и молодых работников редакции туда водите - уж не знаю для какой цели. Сначала в церковь, потом в редакцию с бутылкой водки, а потом - в постель?

Лев Ильич встал и тихонько пошел прочь.

– Мы вас предупредили - за две недели!
– крикнул ему в спину Крон.
– Или вы найдете какое-то приличествующее объяснение, или... на себя пеняйте. Вам никогда не видать больше работы в советской печати, да и вообще...