Оула

Оула не реагировал на армейские шуточки приятеля, он усиленно думал, как быть.

— Ой, смотрите! — звонко вскрикнул Ефимка.

Оула с Максимом повернулись к реке. На берегу, в том месте, где они вчера брали воду, легко покачиваясь словно в нетерпении, стояла старенькая лодка. Легкая калданка с нашивными бортами выглядела игрушечной.

— Она же нас не выдержит! — с огромным сомнением проговорил Максим. — А, Савелий, это на этой скорлупке мы поплывем!?

— Почему нет! — невозмутимо ответил проводник.

Плыли осторожно. Савелий, сидя на корме и орудуя веслом, ловко обходил отмели, валуны, быстрые течения, которые, как правило, заканчивались либо скалой, в которую со всего маху билась река, либо огромными камнями. Калданка глубоко просела и едва не черпала своими бортами воду. Ребята боялись пошевелиться. Тем не менее, все трое блаженствовали. Ближе к полудню поднялся ветерок, и комаров стало меньше. Глухой буреломный лес настораживал своей темнотой и загадочностью. Вспугнули лосиху с теленком, собиравшихся перейти реку. За каждым поворотом с посвистыванием взмывали утки и неслись низко над рекой, оповещая остальных об опасности.

После первого дня тело ломило. Оула с интересом поглядывал на оба берега. Часто, после плотного, густого леса, подступавшего к самой воде, появлялась плоская, обширная заводь с молодой зеленью по берегам и громкими утиными «разборками». То вдруг берег взмывал вверх серой, изрезанной трещинами скалой и почти сразу же вновь опадал и отдавался во владение угрюмому лесу.

Если Оула доверился Судьбе и плыл в прямом и переносном смысле по воле течения, то Максим усиленно обдумывал положение. Вчера, пока они шли, он практически весь день выстраивал что-то вроде программы действий. Первое, что он собирался сделать — восстановить по памяти карту Северного Урала и отмечать на ней их маршрут, начиная с железной дороги. Карту придется восстанавливать на бересте, поскольку ни бумаги, ничего другого под рукой не было. Второе, надо было вспомнить и нанести на восстановленной карте маршрут, по которому он еще дома, до службы намечал вести поиск…

Вместе с тем, проросло и стало крепнуть сомнение в осуществлении задуманного. Это сомнение было навязчивым, оно подтачивало силы и мутило голову. «Чистое безумие! — словно кто-то шептал Максиму на самое ухо. — Совсем не та ситуация!.. Нет документации, экипировки! А провиант!?.. Нет единомышленников или хотя бы помощников!.. Полное безрассудство и мальчишество!»

Максим с растерянностью и сомнением смотрел по сторонам.

Лодка резко повернула и плавно вошла в тихую, тенистую заводь. Всполошились утки. Отчаянно крича, они шумно разбегались по воде, шлепая лапками, тяжело поднимались на крыло и, вытянув тонкие шейки, посвистывая при взмахах, закладывали виражи, уходили на другое место. Опять тучей налетели комары, и радость дня пропала.

Заводь была длинной. Она все уходила и уходила в глубину леса, пока не превратилась в тихую, неглубокую протоку, а точнее ручей.

Проплыв по нему какое-то время, Савелий остановился и, разведя руки в сторону, виновато сообщил:

— Все, однако, дальше на руках потащим лодку. Тут совсем недалеко будет.

Переход по волоку оказался довольно протяженным. По всей дороге в низинах попадались жердины, где свежие, а где и полусгнившие. Видимо этим волоком пользовались давно и довольно часто.

Оула крепился. Коросты на заживающих местах сорвались почти сразу, и ногам стало сыро от крови. Каждый шаг давался с болью, однако он не подавал вида.

— Все, конец мучениям! — с неописуемой радостью возвестил Максим, заметив, как посветлело впереди и пахнуло рекой.

Однако, новая речка оказалась маленькой и порожистой, но главное, надо было не плыть по ней, а опять тащить лодку против течения…

Сделали привал. Оула сидел на берегу, лениво отмахивался от комаров и даже не пытался разуться. Говорливая речушка, словно жалея его, что-то тихо и безостановочно наговаривала, успокаивала, как могла.

— Ну, как Лапландия, ножки «бо-бо»!? — Максим подсел к Оула и похлопал по колену.

— Все хорошо, — как мог спокойно ответил тот и даже попробовал улыбнуться.

— Покаж, покаж, приятель, — серьезно проговорил Максим. — Савелий, подойди-ка сюда.

— О-о-о! — чуть не хором вырвалось у всех, когда Оула снял ботинки и размотал портянки. — Это, дружище, насколько я понимаю, весьма серьезно! Что будем делать, Савелий!?

Проводник смотрел спокойно, казалось, даже равнодушно.

— Давай, промой в реке свои раны, — предложил Максим.

Ефимка сморщился как от собственной боли.

Пока Оула смывал кровь, Савелий достал из своей пайвочки небольшой туесок. Покопавшись в нем, извлек сверточек с черной маслянистой мазью, больше похожей на смолу. Подцепив жутко вонючее содержимое пальцем, он обмазал ею ранки Оула. Затем нашел трухлявый ствол дерева, разломал верхние слои и, достав изнутри несколько темных комочков, раздавил их в руке и присыпал раны. После чего Максим осторожно намотал портянки, обильно присыпанные теми же древесными гнилушками.

— Щас мы тебя как хантыйского князя повезем в лодке.

— Нет…, я сам…, — попытался возразить Оула.

— Давай-ка… сам!? Тогда уж точно ноги до колен сотрешь, терпеливый ты наш! Время подвигов еще впереди или, как выражался мой старшина, спереди.

Прошли первые пять дней. Ноги у Оула зажили, тело окрепло. Он все больше и больше приобщался к оружию Савелия — луку. Первый раз, шутейно пробуя стрельнуть, Оула едва-едва натянул тетиву и пустил стрелу далеко от цели. Он не ожидал, что это древнее оружие окажется столь сложным в обращении. Лук действительно только на первый взгляд выглядел простым. Многослойный, проклееный каким-то прочным составом, на концах и посередине плотно обмотанный оленьей жилой, растопленной на огне, лук выглядел внушительно и солидно. Просаленные, потемневшие от времени и крови стрелы были нескольких видов и хранились в плоском деревянном ящичке-колчане. Одни из них были длинные, другие — покороче, с острыми металлическими и костяными наконечниками, были и с тупыми, словно толкушка, и наподобие вилки…

Оула упорно, не обращая внимания на обычные шутки Максима, стрелял и стрелял из лука при любой возможности. Савелий сначала с неохотой давал ему свое оружие, но потом успокоился, видя как аккуратно, бережно и уважительно тот к нему относится. Прошло еще несколько дней и Оула стал стрелять довольно прицельно. Конечно, до Савельки ему было далеко, но дело потихоньку двигалось. Еще через пару дней Оула наконец-то сам подстрелил птицу. Научившись у Савелия тонкому свисту, которым тот подманивал рябчиков, Оула попробовал и получилось. Рябенькая птица села так близко, что первая же стрела попала в цель. С этого момента в нем проснулась дремавшая до поры охотничья страсть. Причем именно к такой бесшумной охоте. Оула был окрылен.

Савельке нравился этот молчаливый парень с сожженным лицом. За все время, что они прошли вместе, он и десяти слов не сказал. Все делал молча, основательно, неспешно. Если брался за костер, разводил быстро, умело и экономно. Ладил шалаш так, как будто всю жизнь только этим и занимался. Особенно поразил он Савельку своим упорством в овладении лука. «Этот парень наш, не пропадет в тайге и другим не даст…» — с симпатией думал он о молчуне.

Со временем все трое постепенно втянулись в походную жизнь. У каждого определился круг обязанностей. Переходы уже не давались с таким трудом, как в первые дни.