Оула
Шрифт:
— Думаю к Олегу Ниловичу сначала.
— Ну и правильно. Потом давай ко мне, хочу поделиться кое-какими мыслями, да и показать есть что…
Стойбище опустело. Лишь женщины время от времени продолжали пробегать по своим хозяйским делам. А так больше ни одного человека, одни упряжки с оленями да собаки.
— Виталий Николаевич, айда чай пить, — неожиданно позвала пожилая женщина из первого чума, — проходите…
— Да, да, спасибо…
Виталий впервые входил в легендарное жилище кочевников. Вслед за женщиной он нырнул в проем, развернулся, запахнул за собой мягкую «дверь» и ослеп. Ослеп и натолкнулся на стойкий запах, как на препятствие. Густо
Пообвык, присмотрелся. Увидел прямо перед собой розовые, затухающие угольки костерка, над которым черными пятнами нависали огромный котел и немаленький чайник, лица справа и слева от очага. Рассмотрел ребра жилища, которые метнулись вверх, и там, то ли от испуга, то ли в борьбе за свет как-то сложно перепутались между собой.
— Проходи, Виталий Николаевич, садись рядом со мной, — услышал он знакомый голос Нилыча. Пригляделся. По обе стороны очага было много людей, которые полулежали на шкурах, кто на боку, кто на спине, опираясь на высокие, затянутые тканью подушки.
— Ну что, в Москве нет таких квартир!? — старший Саамов улыбался совсем по-другому, чем в Крутоярске или в вертолете. Здесь он был у себя дома.
— В Москве нет такого воздуха, таких гор…
Виталий будто споткнулся, увидев своеобразный иконостас. Несколько тусклых и разновеликих иконок, зачехленных в полиэтилен, стояли в длинном, узком ящичке с низкими бортами. Ящичек был подвешен на уровне глаз к шестам, как раз по другую сторону от входа. Удивительно было то, что среди иконок стояла свежая черно-белая фотография… Андрея. Он был в военной форме и виновато улыбался, будто только что сказал или вот-вот скажет: «…Так получилось…, вы уж простите…» Перед иконостасом тоненько горела настоящая стеклянная лампадка.
— …Ему сегодня двадцать лет исполнилось… бы… — перехватив долгий взгляд Виталия, грустно, но твердо произнес Нилыч.
И все в чуме будто застыли, замерли каждый на своем месте, кроме щенят да малышни.
— Может, помянем, — нарушил тишину Виталий — у меня есть с собой…
— Потом, вечером, сейчас давай пить чай, — бодро ответил Нилыч. — Садись вот сюда. Ноги можешь, нет таким кренделем согнуть? Если не можешь, не мучайся. Нюра, дай ему ящик…
— Нет, нет, я попробую как все… Спасибо! — остановил он метнувшуюся к дверям женщину.
Едва он присел рядом с Нилычем, как Нюра поставила им в ноги низенький столик и быстро-быстро стала накрывать его. Когда перед Виталием выросла гора дымящегося мяса, он почувствовал, как голоден и чуть не захлебнулся от собственной слюны.
Выбрав глазами подходящий кусок, он потянулся за ним, и как раз в этот момент снаружи послышался сначала далекий крик, потом топот оленей и затем уже отчетливый, громкий и испуганный…
Все мужчины тотчас соскочили и ринулись из чума. Виталий выскочил вслед за всеми. Без суеты и лишних слов они хватали ружья, патронташи, прыгали на свои нарты, и олени тотчас срывались с места, будто тоже чувствовали свалившуюся на людей беду.
Виталий заметался, он не понимал что случилось, почему такой переполох! Редкие реплики, что он слышал, были на ненецком языке. Увидев замешкавшегося Ромку, который с ружьем бежал к последней упряжке, Виталий кинулся к нему наперерез:
— Рома, что случилось, что произошло!?
— Волки!.. Волки заперли стадо в «слепом» ущелье, — прокричал тот, засовывая ружье
с патронами под шкуру, покрывающей сидение нарты.Виталия пробил, а потом крупно затряс озноб как перед дракой: — Роман, возьми меня с собой!
— Не-е, не могу, — нерешительно начал, было, парень, но Виталий уже завалился на узкую, тесную нарту.
— Олени не терпят двоих, это не зима…, — кричал Ромка, отвязывая передового. Схватив хорей, паренек уже на ходу запрыгнул на сидение, чуть не столкнув с него Виталия.
— Я должен все это увидеть Рома, ты пойми должен…
— Вам увидеть, а нам спасать оленей надо…
Между тем его четверка довольно резво взяла темп и понесла в сторону гор. Несмотря на возраст, Ромка умело вел упряжку. Опытный передовой словно знал что делать, он, казалось, без команды правильно выбирал путь, ведя четверку вдоль маленького мокрого ручья, где скольжение полозьев лучше, чем по открытому, сухому месту.
— Рома, а далеко это? — Виталий с трудом выговаривал слова, так как тряска была неимоверной. Нарту швыряло из стороны в сторону. Он лежал на правом боку, вцепившись в конструкции нарты. В бедро что-то больно упиралось, и с каждым подскоком нарты боль становилась невыносимой. «Ружье, хреново!» — догадался Виталий. Его нещадно колотило, когда нарта преодолевала наискось ручей то туда, то обратно, объезжая скальные выступы. Он уже был не рад, что решился ехать смотреть волков, откуда было знать, что это далеко не удовольствие. То ли дело зимой на Полуе, где он впервые проехался на упряжке…
Ромка же напротив, уверенно сидел на самом краешке сидения, причем левой ногой упирался на полоз, а правую закинул аж за деревянный ящичек с инструментом в самой передней части сидения. В левой руке — хорей, задним концом которого Ромка то и дело ощутимо задевал Виталия, в правой — намотанная на руку единственная сыромятная вожжа, которая связывала его с передовым оленем, главным в упряжке.
Кроме мелькающих копыт Виталий ничего больше не видел. Приходилось терпеть. Единственное, что грело его — предстоящая картина с волками… Цепко вжавшись в нарту, Виталий в воображении представлял мечущихся в хаосе, обезумевших оленей…, смертельные, кинжальные прыжки светло-серых четвероногих бандитов с испачканными в крови мордами…, и вдруг бах, бах, бах… со всех сторон…. Он прислушивался и ничего, кроме глухих ударов полозьев, деревянного скрипа, дробного топота копыт… не слышал.
— Рома, далеко еще!? — опять с трудом выговорил Виталий.
— Почему далеко, не так и далеко, — был ответ.
Но вот пошли почти сплошные камни, на которых нарта жалобно застонала…
— Все, нарта не терпит больше, Виталий Николаевич. Теперь пешком осталось.
— И сколько осталось? — с облегчением поднялся Виталий.
— Совсем рядом. Щас на этот склон поднимемся и все увидим.
Подтянув передового к нартам, Ромка быстро привязал укороченную вожжу к переднему копылу, воткнул хорей и, достав ружье с патронташем, побежал вверх по каменистому склону.
— Не отставайте, Виталий Николаевич, — уже тише добавил он.
«Да, не отставай…, отбил весь бок, а теперь еще беги как олень!» — Виталий не так быстро как паренек поспешил на подъем. Поднявшись на самый верх, по другую сторону они увидели стадо. Олени крутились в каком-то странном и страшном хороводе. На дне ущелья ворочался гигантский, живой омут!.. Волнующее, тревожное хреканье заполнило все пространство этого каменного мешка.
— Вон наши, видите дядю Никиту и Прокопа, а там… — но журналист оборвал громкий шепот паренька: