Оула

Он упорно шел, не обращая внимания ни на что. Ни на фальшивый, жалобный плачь пурги, ни на тягучее волчье завывание, ни на злобный, недовольный гомон людей в звериных шкурах, которые с коварным прищуром, полным негодования, взирали на него из-за каждого дерева. Он продолжал идти упрямо, терпеливо. Жадно глотая страницу за страницей. Пьянея. Все больше и больше завораживаясь невероятной, фантастической тайной! Разгораясь смоляным корневищем на ветру, он уже страстно желал открыть эту тайну, подарить ее своей стране, миру! Чтобы это ему ни стоило!..

Тогда ему так и не удалось просмотреть до конца все материалы и папки. Через месяц после их визита, Софью Андреевну арестовали. НКВД конфисковало все ее имущество вместе с архивом. А в сентябре тихо и, как позже выяснилось, своевременно умер отец, не дотянув до пятидесяти пяти.

Первая страна Советов ощетинилась, все крепче и крепче сжималась в мощный кулак, выдавливая из себя врагов и провокаторов, очищая свои партийные и руководящие ряды от гнили и нечисти. Шел тревожный, обличительный, призывающий граждан к повышенной бдительности тридцать седьмой год.

* * *

К операции Нярмишка готовился долго и тщательно. На низком столике он разложил весь свой нехитрый инструмент.

— Агирись, девочка, помоги, придержи ему голову, а я попробую развернуть его, — старик взялся за край шкуры, на которой лежал больной парень и потянул ее на себя. Но тот не шелохнулся. — Нет, Нярмишка старый стал, слабый, не терпит спина, не терпят руки, надо звать Потепку. Пойди, девочка, позови Потепку, мне не справиться.

Пока девушка ходила за подмогой, старый шаман опять взялся за свои стеклянные баночки с жидкостями, мазями, порошками. Он осторожно доставал их из берестяных туесов, открывал, долго нюхал каждую и снова закрывал.

Аккуратно, с небольшим наклоном поставил в чувал к самому огню несколько смоляных поленьев, специально припасенных к этому случаю. Проследил, как они ровно, дружно взялись, ярко осветив избу.

«Ну, где их носит, помощничков!?» — беззлобно проговорил Нярмишка, бросив вопросительный взгляд на низенькую, квадратную дверь.

Потепка не вошел, ввалился этаким «семилапым» (медведем). Его вид мог испугать кого угодно, даже в самое светлое время: низкого роста, с громадными, ниже колен руками, неожиданно маленькой головой, будто вдавленной в широченные, могучие плечи. Черные как уголь, прямые волосы почти горизонтально лежали на плечах, а спереди, у самых глаз, были криво подрублены, видимо самим хозяином. Сзади сопкой бугрился горб.

Это был парень лет двадцати пяти, специально пришедший с другой стороны Камня за Нярмишкой. Он пришел помочь старому шаману вернуться в родные места, помочь ему преодолеть не близкий путь.

Потепка обладал невероятной силой. Он мог довольно легко удержать упряжку из четырех быков-оленей. На его поясе висела приличная гирлянда медвежьих клыков, добытых им за много лет охоты на «семиухого». Причем, зверя он брал всегда в одиночку с помощью пальмы (большой кованый нож, прочно привязанный к длинному шесту) да верного друга Несха, ставшего к этому времени старым, слезливым, облезлым кобелем, который по сей день продолжал преданно и верно служить своему хозяину.

Горбун молча выслушал старика и взялся за шкуру. Вместе с Агирись, которая бережно поддерживала голову, осторожно уложил глубоко спящего больного головой к чувалу.

Смазав руки какой-то черной, пахучей жидкостью, Нярмишка начал ощупывать обгоревшую часть лица парня. Он очень внимательно исследовал спекшиеся бугристые участки, долго трогал размягченную от обильного медвежьего жира кожу, припадая ухом к груди больного, закрывал глаза и слушал. Затем так же внимательно и долго разглядывал руки. Откинув шкуру, осмотрел заживающие колотые и резаные раны и, видимо, остался вполне довольным состоянием больного, поскольку стал быстро готовиться к главному…

Старик ловко и быстро перехватил запястья парня кожаными ремнями и привязал руки к лежанке. То же самое проделал и с ногами. Затем, обмакнув палец в одной из своих лекарственных баночек, он осторожно помазал им некоторые места на обожженной части. После чего бережно, как некую хрупкую драгоценность достал из своих деревянных ножен серхи — узкий острый нож.

Агирись каждый раз обмирала, когда дедушка доставал свой волшебный нож-серхи, нож-лекарь. Широко раскрыв глаза, она всегда завороженно следила, как этот серхи, казалось, делая людям больно, на самом деле спасал их от страшных болезней или ран. Для нее это всегда было чудом!

Вот и сейчас девушка заметно вздрогнула, увидев, как короткой молнией блеснул холодный металл.

— Держи голову, — хрипло проговорил старик, обращаясь к горбатому Потепке, — только мягко держи, как рябчика. Йо…, кай-о, кай-о….

Подержав нож на огне, старик склонился над больным.

У Агирись все внутри задрожало. Всякий раз ей казалось, что это над ней склоняется дедушка со своим холодным острым лекарем. И всякий раз она не могла оторваться, трепетала осиновым листом, глядела во все глаза на кончик ножа, уверенно входящего в чье-то тело.

Едва касаясь пальцем новой кожи на лице, Нярмишка что-то выискивал под ней. Наконец, он замер, чуть заметно вздохнул и, убрав палец, опустил на то место лезвие серхи, делая уверенный, неглубокий надрез. Тотчас выступившая кровь тонким, блестящим ручейком побежала по глянцевой щеке вниз к уху. Агирись опомнилась, кинулась к больному и начала привычно прижимать к ранке пучок тончайшей, хорошо размятой в руках березовой стружки. А Нярмишка продолжал дальше надрезать известные только ему места взбугренной кожи.

Если бы его спросили, кто его научил этому, он бы навряд ли ответил или сослался бы на свою собственную практику. А ведь на самом деле ничего здесь мудреного не было. Жители тайги, промышляющие охотой как основным своим ремеслом, с самого детства великолепно знали анатомию любого животного или птицы. По аналогии с ними они знали и свои, человеческие внутренности. И, конечно, примечали, как зверь лечится от ран или болезней.

Нярмишка наверно смог бы и сам объяснить, что огонь заставил сухожилия и мышцы лица сократиться, а на этом сокращенном мышечном каркасе народилась новая, жесткая, словно панцирь кожа, потянувшая на себя более эластичную старую, создав перетяжки да неожиданные складки. А это лицо. Вот старый Нярмишка и решил ослабить эти мышечные узлы насколько можно.

При первом надрезе больной вздрогнул, перестал ровно дышать и постепенно медленно напрягся. Он не открывал глаз, но по всему было видно, что он проснулся и прислушивается к обстановке. При втором надрезе он опять вздрогнул, дернул привязанными руками, сжал пальцы, отчего сразу полопалась молодая кожа на ладонях. Закапала кровь.

— Терпи пыгрись, терпи мальчик, — проговорил, как мог ласково старик и неглубоко утопил свои пальцы под левым ухом больного. Через какое-то время руки парня обмякли, и он вновь задышал ровно, спокойно, сонно.