Оула

— Думаю, дорогой товарищ, он там хорошо лежит…

— Опять за свое! — дернулся Гоша. — Слушай, Максим, ну почему ты такая заноза!? Так и лезешь под кожу, так и норовишь в ухо или по зубам получить! Тебя ведь били за язык, признавайся?!

— Били, мой большой друг, и еще как били, — опять сморщился Максим.

— Вот видишь, и опять зарабатываешь на пару плюх, — повеселел Гоша.

А тем временем стало еще темнее, и редкими, белыми комарами вяло полетели снежинки. Они раскачивались из стороны в сторону, кружились, плавно ложились на голые ветки, шинель, винтовку.

— Во природа дает! Скоро лето, а здесь все еще зима прячется.

— Не-ет, Гоша, — опять не стерпел Максим, — это твой старичок куражится, непогоду на нас напускает, хочет…

— Все, шабаш, терпелка лопнула! — Гоша с самым решительным видом попер на напарника, который к этому моменту уже наполовину был мокрый и походил на усохший гороховый стручок.

— Э…, Гоша, ты куда! — Максим схватился за края своей шинели и заскакал по снегу. Он рванул в самую гущу старого ельника, хлюпая размокшими ботинками, спасая свою шею от крепкой руки сердитого сослуживца.

Так дурачась, кружа вокруг деревьев, они совсем неожиданно выскочили на небольшую площадку, где и замерли, перестав, кажется, даже дышать!..

На другой стороне площадки прямо на них безглазо глядели деревянные истуканы. Остроголовые, безрукие, они смотрели твердо, зло. Их грубо вырубленные лица были густо вымазаны чем-то бурым.

И в этот самый момент снег, будто дождавшись, когда же люди выйдут на открытое место, повалил с такой силой, как, пожалуй, и зимой-то не шел! Семь истуканов, стоявшие в разных наклонах, вмиг преобразились от мельтешения снежинок и… пошли… враскачку… безного! Заиграла мимика на их бесстрастных физиономиях, показывая то еще большую злобу, то зверскую улыбку, то опять гнев.

Мурашки поползли по затылку Максима.

«…Отче наш. Иже еси на Небесех! Да святится имя Твое!..» — услышал он еле слышимый шепот за спиной. «Боже мой…, Гоша молится!» — Максим не верил ушам, но и не хотел поворачиваться, он зачарованно продолжал смотреть на истуканов. Впервые именно здесь, в тайге он обратил внимание на удивительное явление — эффект мнимого движения от густо идущего снега.

А снег все валил и валил.

— Максим… Мальцев…! — осторожно, уже более громким шепотом вновь напомнил о себе Гоша. — Слушай, что это!?…

— Лучше не спрашивай, дружище, — не оборачиваясь, с какой-то вдруг возникшей новой неприязнью к сослуживцу ответил Максим. Он все еще был поражен поведением напарника. Отказывался верить, что кандидат в комсомольцы — поповец, верит в Бога! Это чудовищно! Вот в таких ситуациях и выясняется, кто есть кто.

— Я серьезно, Мальцев…, я ничего не понимаю…, — хрипло продолжал Гоша.

«А не понимаешь, какого хрена бухаешься в ноги религии, носишь в себе этот опиум!» — хотелось бросить в лицо сибирскому бугаю с дореволюционным сознанием.

— Мы с тобой в далеком прошлом, товарищ. Мы с тобой попали в языческие времена. В царство духов, идолов и полного невежества.

— Опять ты за свое…, — миролюбиво, но с обидой пробубнил Гоша.

— А если еще серьезнее, любознательный ты мой, то эти вот деревянные изваяния, эти идолы называются мэнквами, то есть злые лесные духи или воины, охрана одним словом.

— Как охрана…, а что они охраняют-то тогда!?

— А охраняют они, милый человек, то, что мы хотим у них украсть, отобрать, ну то, что мы уже делаем.

— Как это!?… — Гоша округлил глаза.

— Это, приятель, тебе уже не понять, — устало отозвался Максим, чувствуя, что простуда все же успешно вселилась в него.

— Ладно, не понять! Говори, не выделывайся или опять врешь, как сивый мерин?! — настаивал напарник.

— Во, во…, а ты, чудило, уши развесил. — Максим сломал несколько еловых лап, смахнул снег с трухлявой колодины, и, разложив на ней ветки, присел. — Сигналь капитану, красноармеец Епифанов.

— Ах, да, — спохватился Гоша и принялся отстукивать шомполом.

Снег, как внезапно начался, так внезапно и перестал. Стало светлее и чище. Да и вообще, многое изменилось вокруг. Грозные истуканы в снежных шапках выглядели жалкими, растерянными. Сверху вниз по древесным трещинам потянулись мокрые следы, отчего некоторые мэнквы «заплакали», поскольку эти следы прошлись по глазным впадинам. Справа, чуть дальше от площадки был виден ряд поперечных жердин, привязанных к стволам елей кедровым корнем.

Максим поежился. Вот сейчас было бы самое время просушиться, выпить горяченького чая, да хотя бы просто кипятку и можно было бы снова месить и старый, и новый снег.

Капитан с Анохиным подходили шумно, можно было подумать, что шло, по меньшей мере, человек пять. Треск сухих веток и громкое почавкивание еще можно было простить, но их говор, хоть и вполголоса был, казалось Максиму, недопустим, он это просто не понимал.

— Ну, что тут у вас?… Почему так долго молчали, паршивцы? — начал бодро капитан, едва выйдя на открытое пространство перед истуканами, и тут же осекся, увидев мэнквов… — Ш-што это такое!?

Он медленно подошел к изваяниям, фамильярно похлопал по их круглым, безруким туловищам, будто проверяя на устойчивость.

— Мальцев, а ну просвети меня, что за чучела здесь понатыканы. Смотри-ка ты, тряпочки всякие, ножики ржавые!.. Ну, Мальцев, что молчим!? — продолжая внимательно осматривать истуканов, повысил голос капитан. — Ну!?.. — Он широко расставил ноги, привычно подобрал полы шинели, заткнул их за ремень и, недолго повозившись с ширинкой, начал мочиться прямо на одного из них.

— Он говорит, будто это какая-то охрана, будто бы они что-то охраняют от нас, — торопливо доложил Гоша, пока Максим собирался с мыслями. Ему заметно стало хуже. — А еще, — не унимался Гоша, — мы там, — он махнул куда-то назад рукой, — это…, ну…, могилу их старую обнаружили, но Мальцев сказал, что, мол, не стоит Вас беспокоить и мы дальше пошли.

— Мальцев!? — капитан, наконец, повернулся к Максиму. — В чем дело, красноармеец Мальцев!?