Оула

Редкие прохожие задолго шарахались в сторону от несущегося безумца. Нилыча не было видно. Оставалось пробежать три дома и от них еще метров стопятьдесят — двести, когда Виталия накрыл быстро нарастающий, равнодушный вертолетный рокот. Оставался еще один дом, а там еще…, когда винтокрылое чудовище кокетливо-бравым юзом пошло на снижение. Выскочив за дворовые постройки последнего дома, Виталий отметил, что вертолет уже завис в метре над деревянной площадкой и норовит усесться.

Виталий бежал и видел, как из его пузатого брюха вышло несколько человек, как Нилыч, припав к самому уху летчика, в синей фуражке и голубенькой рубашке без рукавов, перекрикивая шум двигателя и винтов, долго объяснял что-то и как тот, наконец, кивнул, и оба они скрылись в черном проеме машины. А он все бежал и бежал. Уползла внутрь лесенка, плотно закрылась овальная дверь с круглым окном, быстро стал нарастать грохот, свист, вой, когда Виталий, наконец, вбежал на площадку и, пригибаясь от мощного воздушного потока, отчаянно замахал сумкой, которая к тому времени весила не менее двухпудовки. И… рев стал стихать. Отползла обратно дверь, и в проеме возник гневный летчик в голубенькой рубашке, он энергично вертел пальцем у виска, тужился, багровел, выкрикивая в страшном шуме явно что-то нецензурное сумасшедшему с сумкой. Рядом появился Нилыч, который опять приложился к уху летчика, что-то объясняя и показывая на Виталия. В результате чего появилась лесенка, и журналисту помогли забраться вовнутрь.

На ослабевших, ватных ногах, с сорванным дыханием Виталий перешагивал какие-то блестящие трубы, ожерелья коронок для буровых, узлы, ящики под грязным тентом, он еле пробрался на противоположную сторону и опустился на скамейку. Вертолет била крупная дрожь, он гремел железом, из которых состоял и чем был загружен, визжал, сипел, свистел, но самое удивительное — летел. Если не открывать глаза, то создавалось устойчивое впечатление, что ты едешь на телеге по грунтовой дороге или находишься внутри металлообрабатывающего станка. Запах мазута, керосина, нагретого железа, вой, тряска, толчки — всего здесь было вдоволь. Но стоило открыть глаза и выглянуть в круглое пучеглазое окно, как все эти ощущения и сравнения улетучивались напрочь — ты летел! А полет для человека — незабываемый детский сон…, осуществление вечной мечты…, это чуть, чуть ближе к небу…, а там!..

Придя в себя, Виталий огляделся. Помимо его, Нилыча и всякой всячины, загруженной в пузатое брюхо вертолета, были еще двое прокопченных до бронзового блеска мужичков. В промасленных спецовках они сидели за огромной желтой бочкой — топливным баком и пили, судя по глазам, жестам и закуске что-то алкогольное. «Надо же!» — Виталий сморщился, искренне удивляясь и сочувствуя этим неутомимым труженикам Севера.

Поймав на себе взгляд Нилыча, Виталий открыл было рот, намереваясь что-нибудь сказать в свое оправдание, но тот опередил. Скупо улыбнувшись, он одобрительно закивал головой, точно соглашаясь с тем, что хотел поведать журналист.

«Ладно, еще объяснимся,» — привыкая к грохоту, подумал Виталий и прилип к иллюминатору.

А внизу медленно полз огромный, желто-зеленый ковер с причудливыми зигзагами ручьев и прямолинейными парными строчками вездеходных следов. Виталию нечасто приходилось летать на вертолетах, тем более над тундрой, но он давно отметил для себя, что именно тундра передает трепетное ощущение обнаженного тела Земли, хрупкого, нежного, легко ранимого…. Черные следы от гусениц — некрасивые и болезненные царапины на теле….

Справа по ходу извивалась плоская, стальная речка-змея. Своими вольными телодвижениями она проделала широкую пойму, обнажив множество белесых отмелей и плесов. Вверху над вертолетом, казалось, протяни руку и дотронешься, проплывали редкие, упругие клочки облаков. За ними голубое, бесконечное небо…

Звонко брякнула дверь кабинки пилотов. Вышел все тот же парень в голубенькой рубашке и протянул Нилычу чистый бланк. Тот привычно написал свою фамилию, расписался и передал Виталию. Виталий проделал то же самое и опять уткнулся в исцарапанное, мутное окно.

Внизу медленно проползала уже другая тундра. Небольшие, бесформенные участки шелковистой нежной зелени ближе к низинкам или ручьям уплотнялись и становились изумрудными, на более открытых возвышенных местах желтели, доходя до кофейного, а кое-где и до шоколадного цвета. Частые, но очень скромные ягельные включения выделялись мутновато-платиновым свечением. Речка точно заигрывала с грохочущей машиной. Она то убегала далеко вправо и, таинственно поблескивая, манила куда-то вдаль, то неожиданно возвращалась, грациозно выгибаясь, заползала под вертолет и пропадала. Потом опять появлялась и, точно обидевшись на что-то, быстро убегала к серому, размытому горизонту.

Тело устало, долго находясь в скрученном состоянии. Виталий с сожалением оторвался от созерцания тундры, раскрутил себя и огляделся. Двое за бочкой продолжали что-то бурно обсуждать. Периодически склоняясь друг к другу, они широко открывали мокрые рты и с нажимом прокрикивали что-то явно важное для себя. Нилыч дремал. Из пилотской кабинки тянуло куревом. Железки продолжали греметь. Вой стал привычным, даже добрым и уютным. Сразу потяжелела голова, плечи, охотно закрылись глаза. Но дикая тряска не позволяла сну делать свое привычное дело. И так, и эдак приноравливался Виталий, но сон не шел в него. Плюнув на напрасные старания, он опять закрутил себя и выглянул в окно.

То, что он увидел, потрясло! Пропали звуки, не стало вибрации, да и весь вертолет куда-то делся! Виталий плавно летел над какой-то сказочной землей! Под ним голубыми осколками неба во всю обозримую ширь плыли десятки, а может и сотни маленьких озер. Бугристые перешейки между ними в редких ветвистых лиственницах, низкорослом кустарнике и темной сочной травой напоминали Виталию оправу редких драгоценных камней. Во многих водоемах плавали белые лебеди, где парами, где с выводками, где одинокие… Поменьше в размерах к заросшим берегам жались гуси. Табунки уток казались сверху рассыпанными семечками… Кое-где на открытых местах светленькими конусками стояли чумы, гармонично вписавшиеся в этот сказочный ландшафт.

Виталий перевел дыхание. Вот это да! Он никак не ожидал увидеть нечто подобное. «И где, далеко за Полярным кругом, чуть не на побережье океана!» — восторженно размышлял он, любуясь необычным видом.

То за одно, то за другое озеро цеплялся глаз, и он моментально представлял себя там, внизу в буйстве этой экзотики с детьми и молоденькой Оксаной, с удочками, лодкой, палаткой и костром на самом берегу: «Эх, если бы сюда на недельку!»

Постепенно к Виталию вернулись и вой, и тряска, и грохот, он опять стал ощущать запахи и соседство Нилыча. «Надо бы разбудить его и спросить, что это за место?» — подумал Виталий и повернулся в его сторону… Нилыч смотрел в окно и, судя по выражению лица, ничего не слышал, и не чувствовал. Он, как и Виталий, несколько секунд назад… летел. Морщинки разгладились, помолодели глаза, которые внимательно всматривались во что-то там внизу, искали…

Так оно и было. Как только стали подлетать к Лаборовой, Оула словно кто-то толкнул в бок. Он очнулся и, неудобно развернувшись к окну, стал ждать встречи…

Проплыли внизу домики, огромные железные бочки, лежащие на боку, чумы, другие постройки Лаборовой. Вдали блеснули озера. И тут Оула, в который уже раз услышал голосок еще маленького Ефимки: «…Там тундра неровная, она в холмах, между которыми много-много озер, а сделала это Тундра для того, чтобы у каждого-каждого ненца было свое собственное озеро, где бы он ловил рыбу, а на берегу ставил чум… Да, мама мне так рассказывала!.. Она говорила, что в этих озерах много рыбы. Все лето живут птицы, выводят птенцов и осенью улетают… А дальше, она говорила, что на закатной стороне стеной стоят синие и очень высокие горы, они не пускают ветра и стужу на эту землю…. В горах тоже есть озера и пастбища для оленей. И на этой земле живут добрые и справедливые люди… Там мои предки и я обязательно туда доберусь!»

За многие годы Оула исходил здесь все. Где только не ступала его нога или не проезжали его нарты. О каждом озере он мог рассказать многое. Показать где чум ставил, где рыбачил, охотился…

С высоты озерки казались маленькими, незначительными, а ведь у каждого своя душа, свое имя, своя история.

Оула хорошо помнил, с каким восторгом он ступил на эту землю… Действительность превзошла все ожидания, все чаяния, которые они связывали с этой тогда таинственной землей, к которой они с Ефимкой немыслимо долго добирались. На этой земле прошли самые трудные и самые счастливые годы. Здесь пришла зрелая сладкая любовь и горе, которое выжгло все внутри. Здесь он оброс многими друзьями и родней. Это его земля, земля без которой он не представлял себя. Он ее нежно любил и любит, и уйдет в нее, когда придет время, когда придут за ним духи.