Озеро призраков
Шрифт:
— Умаялся. Чека на полдороге выскочила, колесо съехало. Еле поправил в одиночку-то…
Он с завистью посмотрел на дюжих фёдоровых сыновей. Вот опора отцу в старости и отрада зрелых лет. А ему жена принесла трёх дочерей, не красавиц, но работящих. Девки были на выданье, а сйчас в это лихое время как-то даже и не радостно было, что две из них были просватаныы в дальние деревни — в Подушкино и в Ворохобино, в хорошие семьи, но как у них сложится жизнь в такое неспокойное время, когда иноземцы шляются по всей земле русской и нет порядка, и неизвестно, что принесёт завтрашний день.
— Свадьбу не отменил, Фёдор?
— Дело слажено. Чо менять. После Покрова, если Бог даст, и отпразднуем свадьбу.
— Будешь отделять сына, или в семье оставишь, при себе?
— Отделю. Зиму-то пусть живёт с молодой с нами, а по лету срубим избу рядом, пусть ведёт своё хозяйство, наживает добро, растит детушек.
— Орина — девка видная, — изрёк Степан, поправляя онучи. — Она мне доводится дальней роднёй. Семья работящая, не ленивая. Уж какие неурожайные годы были, а они не голодали, а тем более, не ходили с сумой по дворам. Отец её держал в строгости, она и прясть, и ткать большая умелица, да и вообще рукодельница. На зиму у них завсегда полно и орехов, и грибов. И желудей натаскают множество — это на всякий случай, упаси Бог, что случится, муки не хватит, чтоб, значит, прокормиться можно было.
Степан окинул взглядом Никиту, который внимательно прислушивался к речам соседа.
«Хороший парень, хваткий, вот бы ему такого зятя, — Степан тихо вздохнул. — Хотя у него будущий зять, жених старшей дочери, тоже не промах, но далеко отсюда за десять вёрст, а здесь была бы дочь рядом, в одной деревне, если что не так, мог бы и поругать, и приголубить, и слово верное сказать. Но такова доля, видимо, девическая, женская, да и вообще крестьянская, не живи, как хочется, а живи, как Бог велит».
— В этом году будем с хлебом, — произнёс Степан, глядя на тугие мешки с зерном. — Я уже вот смолол… Знатное жито уродилося… Пироги будем печь, блины, авось, прокормимся зимушку…
— Не говорим так, — оборвал его Фёдор. — Ты вчерась уехал, а у нас такое…
— Чего такое? — не понял Степан, удивлённо уставившись на соседа.
— Да вот… Вся деревня на дыбах стоит. Казаки окрест объявились. Значит, жди беды. Повыгребут всю твою муку да ещё и двор спалят. Надо припрятать зерно, пока не поздно. Они мигом нагрянут, чай, на лошадях. Куда им вздумается сегодня идти, один Бог знает. Тишка убогий намедни их видел.
— Где же? — спросил Степан. Его круглое лицо побледнело.
— Возле легковской повёртки. Они, слышь, заблудились, дорогу на Озерецкое да на Хотьков спрашивали…
Степан сдвинул шапку на ухо.
— Эвон что… Ну, мать честная, дела-а! Ну и весть ты мне сказал, Фёдор. Надо домой торопиться.
— Твоя жинка уже всё спроворила. Мы увели скотину в лес. Вот теперь думаю жито схоронить…
— Тятька, смотри! — вдруг раздался голос Никиты. — Пожар за лесом…
Все посмотрели в ту сторону, куда указывал Никита. За лесом поднимался густой столб дыма.
— Небось, Орешки горят, — определил Фёдор. — Как раз они.
— А может, не они. Может, дальше? — усомнился Степан. — Вроде бы далеко
дым…— Да нет, версты две. Чуешь, прямо за оврагом. Дым-то ядрёный, не дальний. Орешки, помяни моё слово.
И мужики, забывшие, что надо ехать быстрее в деревню, что-то предпринимать, как завороженные, смотрели на чёрные клубы дыма, расползавшиеся над густым еловым лесом.
— Никак ездок, — опять послышался голос Никиты. — Верхом кто-то скачет. Шибко несётся…
— Где ты видишь? — спросил сына Фёдор.
— Да вон к опушке прижимается. Сейчас на дорогу выедет. Вишь, рубаха белеет…
Двор Вороного задами был обращён к Орешепи и всадник мимо никак проехать не мог. Он мчался во весь опор, настёгивая лошадь. Скоро он приблизился и увидел махавших ему шапками мужиков. Конь повернул к амбару.
— Никак это Федот Нос, — проговорил Фёдор.
— Он самый, — подтвердил Степан.
Федот был без шапки. Спутанные, размётанные ветром волосы, спускались на лоб. Лицо разгорячено. Не слезая с лошади, он истошно заорал, захлёбываясь словами:
— Беда, мужи…ики! Беда-а! Казаки на деревню напали. Спалили избы. Скотину увели, жито выгребли. Беда-а! — Он заплакал, вытирая перепачканное то ли землёй, то ли гарью лицо рукавом домотканной рубахи.
— Давно это… казаки? — стараясь быть внешне спокойным, хотя в груди стучало от волнения сердце, спросил Фёдор, подходя к Федоту.
— С час назад налетели, окружили деревню. Сначала говорят: отдайте нам жито и скотину. Мы говорим: побойтеь Бога, супостаты! Али вы басурмане? Что ж вы у бедного люда последнее отымаете. На носу зима, чем жить будем. А они зубы скалят. Вы, говорят, прокормитесь, у вас припасы, наверняка, где-нибудь попрятаны. Ну мы не отдаём. Они запалили избы, а нас саблями пугать начали. Девки-то с бабами, видя такое дело, со страху в лес подались, а они за ними… Все-то успели, а, кажись, Орина с Настькой не схоронились.
При этих словах Никита побледнел.
— Постой, постой, — прервал Федота Вороной. — И девок, значит, полонили?
— И девок… Матушка здесь Оринина выбежала, ухватом на казака замахнулась, а он её плетью. Отец Оринин кинулося с топором на одного усатого, так его саблей, саблей…
— Убили свата? — вскричал Вороной.
— Поранили старика, а избы спалили, проклятые. Вон зарево-то какое! Где жить будем? Где пропитания достанем? По миру пойдём. — И Федот снова заплакал.
Над лесом дым развеялся и поверху деревьев, словно отражаясь от облаков, проступала неявственно тонкая розово-бледная полоска зарева.
— Все в лес попрятались, а я вот к вам. Спасайтесь, мужики, от супостатов, от воронья.
«Не врал, значит, Тишка убогий, — подумал Вороной. — Вот и дошло до их деревни разбойное время, о котором так много ходило слухов».
Степан, настёгивая лошадь концами вожжей, во всю прыть погнал её в деревню.
Фёдор посмотрел на младшего сына. Тот стоял сам не свой, сжимая рукоять цепа. Отец вздохнул. Ну вот, невесту сына угнали казаки. Сообщение об этом повергло в трепет и его. Орешки сожгли, девок увели на надругательство, теперь жди беды в Кудрине. Раз пошли палить деревни, доберутся и до них.