Падение с яблони. Том 2

Опустошив и отбросив бутылку, я откинулся и всем своим видом потребовал ласки. Страшно хотелось, чтобы ласкали мое измученное тело.

И Любаша охотно исполнила это. А я все еще тихонько мычал.

Время от времени она отрывала от меня голову, приподнимала ее и смотрела на меня с восторгом. Будто тем, что напился, я спас ее от неминуемой гибели.

Когда же я окончательно очухался, снаружи уже доносились звон бутылок и громкие чертыханья Дешевого. И мне почему-то захотелось к нему, захотелось выпить с ним, поднять весь лагерь и повеселиться.

Любаша этому не препятствовала, но со мной не вышла. Она хотела поспать перед отъездом.

– А что же ты делала всю ночь? – спросил я.

– На тебя смотрела, – смущенно пошутила она.

Я оставил с ней свое нежное чувство. Сам же вылез из палатки очумелым говорливым матерщинником, под стать своему другу Дешевенко.

И где-то через пару часов, прикончив последние запасы, мы шумно собрались и шумно уехали.

Настроение у всех было нормальное. Только, казалось, все друг от друга немного устали. Особенно Дешевый, который был пьян, угрюм и молчалив. Маринка, выспавшись, накрасившись, явно скучала. Харьковский раздражался по пустякам и безбожно ругался. Галчонок таращилась по сторонам мечтательными глазами и наверняка рисовала что-то красивое в своем поэтическом воображении. Может быть, даже любовь. Кнопка не сводила глаз с Сопилы. А тот совершенно не видел ее.

Что касается нас с Любашей, мы все так же парили над этой компанией, нежно обнявшись. Она выглядела усталой, но такой миленькой, тепленькой и сладенькой, что бесконечно хотелось ее целовать.

126. Где-то оно и в самом деле есть

17 июня. Воскресенье.

Каждый день хожу на завод, вечерами в автошколу. И через день остаюсь ночевать у Харьковского. Но не для того, чтобы любоваться его физиономией. А для того, чтобы на сон грядущий прогуляться с Любашей. Эта игра в любовь затянулась и завлекла меня. Я не знал еще более приятной игры.

Любаша теперь живет на новой квартире по 21-му переулку. Вдвоем с Галчонком. В девять прихожу к ним, Галчонок, с которой мы стали лучшими друзьями, деликатно исчезает на пару часов. А мы с Любашей продолжаем мучить зверя.

Вчера после работы с Сопилой напились как поросята. Харьковский, подлец, отказался. Говорит, нашел себе неподалеку молоденькую вдовушку. И теперь каждый вечер ныряет к ней. Все это, конечно, похоже на басню Дешевого. Тот мне как-то уже хвастался вдовушкой. Но Харьковскому, как ни странно, в этом отношении я доверяю больше. Ведь где-то и в самом деле есть такие вдовушки, коль о них так часто говорят. Где-то оно и в самом деле существует.

127. Оно совсем рядом

20 июня. Среда.

Вчера случайно столкнулись с Сопилой у проходной. Остановились. Задумались. Сопилкин сказал, что это дурная примета и на завод идти не следует. Я возразил:

– Это хорошая примета! Если она означает, что нельзя идти на завод.

Мы потрясли свои карманы и обнаружили в них целый трояк!

День убили в кинотеатрах, под вечер расстались. Сопила с кислым видом отправился домой, а я в автошколу. Чтобы хоть чуточку искупить отвратительное чувство вины, которое накатывает в конце такого дня.

И вдруг у самого входа в автошколу вижу две улыбающиеся физиономии. Обе под мухой.

– Леха, – говорит Харьковский, – кричи ура!.. Есть повод.

Оказалось, что старики Харьковского уехали на целый месяц. И, помимо строгого родительского наказа, оставили ему целый четвертак!

Мы тут же купили бутылку водки и отправились к Харьковскому благословлять его стариков. И так нам хотелось пожелать им здоровья и всяческих благ, что до дома не дотянули, по пути осушили за них по стакану вина.

Дома Харьковский от водки отказался. Заявил, что хочет приберечь себя для вдовушки. Мы с Дешевым набросились на родимую, аки псы алчущие. Даже о закуске позабыв.

Нашу попойку Харьковский сопровождал сочными рассказами о своей ненаглядной. И нагло утверждал, что сиськи у нее не меньше, чем у Любаши! Пару раз я видел эту вдовушку. Она снимает квартиру через три дома от Харьковского. И, скорее всего, именно это удобство делает его таким пылким. Ибо вдовушка внешне (тоже, кстати, Галя) мало чем напоминает его несравненную мечту – Джульетту. И сам он давно помалкивает о своем стремлении к высокой и чистой любви.

В конце концов водка закончилась. Мы с Дешевым заставили Харьковского прерваться с баснями и притащить соловьям самогонки.

Потом стемнело, и Харьковский отправился на блуд. Я решил проводить Дешевого.

По дороге в меня закралось желание видеть Любашу. Я прислонил Дешевого к дереву и тут же бросился к ней. И с каждым шагом, впечатанным мною в асфальт, во мне росла уверенность, что эта ночь будет наша! В груди закипала сладкая боль, слеза просилась из глаза, и горы нежных слов уже вертелись на языке. И один только бог знает, на какие вершины мы с ней могли бы улететь в эту ночь. Если бы не трижды проклятая всеми женами и матерями эта кристально чистая и вечно влекущая водочка!

В общем, не успел я с любимой и словом обмолвиться, как уже почувствовал змею в желудке. Чуткая Любаша вмиг заметила перемену в лице. И с состраданием предложила мне пойти проспаться. Я икнул в знак согласия, кивнул в знак прощания и побежал разыскивать подходящий кустарник.

После освобождения желудка немного полегчало. И я решился на последнее средство – промывание. Способ испытанный, отработанный в Залевской балке. Для этого мне следовало заглотить три литра воды, сжать зубы, попрыгать несколько минут, а потом сунуть пальцы в рот, чтобы оттуда ударил гейзер.

На 20-м я отыскал колонку с водой. И во имя чистоты и невинности моей Любаши проделал эту процедуру аж три раза. Затем вернулся к ней настоящим огурчиком.

Она была восхищена.

– Тебе уже лучше?

– Конечно! Какие пустяки. Просто самогон у Харьковского был чуток перетравлен. Дедушка, сволочь, перестарался. Он его на мышах настаивает.

– Правда?! Ты что!

– Или на пауках. Когда что попадется. Для крепости.

– Ой, ф-фу!.. Перестань, мне уже дурно.

Но зря я так пошутил. И зря Любаша напомнила, что от этого может быть дурно. Меня тут же свело. Хотя было совершенно непонятно, что еще могло зашевелиться в моем пустом и чистом желудке.

И я вынужден был еще раз проститься с Любашей и еще раз проделать с собой изуверскую процедуру.

Потом опять вернулся к ней. И опять оставил.

И так четыре раза. Пока наконец с последней горькой отрыжкой меня не покинули последние силы.

В глубокой ночи, когда на Собачеевке уже не лают и собаки, одинокий, у журчащей колонки, стоящий на коленях и, как тряпка, перевешенный через ржавый гусак, я подумал: «Когда-нибудь обязательно надо написать такую картину. И хорошо, что никто меня не видит. Никто не украдет сюжет с названием “В поисках любви!”»