Падение с яблони. Том 2
Шрифт:
Ее обожаемый торчок отошел в сторонку и, приняв позу терпеливого ожидания, волчонком покосился на меня.
– Учти, Соболевский, – продолжила англичанка, совершенно напрасно буравя меня глазами, – я приеду к тебе в Дарагановку! Сама приеду! И завтра же!
– Приезжайте, Лариса Васильевна! Вы же знаете, я всегда рад вас видеть.
Ей очень хотелось сказать мне что-нибудь убийственное. Может быть, даже зубами вцепиться в лицо. Но сдерживающий фактор стоял за спиной. И тоже, кстати, сопел от возмущения. Наверняка ему хотелось проявить себя.
Она проговорила с умеренной строгостью:
– Ко
– Хорошо, Лариса Васильевна. Я, правда, бываю всего один раз, но ничего, думаю, когда-нибудь встретимся. А за книгу не беспокойтесь! Я отношусь к ней бережно. Как к женщине.
Она была в замешательстве. Тот, за спиной, ей здорово мешал.
И я повернулся, чтобы уйти. И вдруг услышал его голос:
– Ну, ты понял, что тебе сказали?!
Словно это я был первогодкой, а он уже заканчивал бурсу! Меня как обухом огрели по башке. Чуть не задохнулся от взрыва чувств. И, наверное, поэтому не смог ничего сказать.
Некоторое время я смотрел на него округленными глазами. Смотрел на его ровный пробор, аккуратно уложенные волосы со следами расчески, на его молочное лицо и на черненький пушок над верхней губой, из которого он, видимо, спешил оформить усы. И он потянул меня к себе. Я подошел, взял его за локоть и тихонько сказал:
– А кто тебя просил совать сопливый нос в чужой разговор?
С этими словами резко развернул его и что было силы врезал коленом под зад. Молодец отскочил на несколько шагов и выронил из рук свой пузатый портфель.
– Соболевский, прекрати! – закричала англичанка.
Но в голове уже громко стучали молотки. Стучали гневно, с нарастающей силой.
Мальчишка в растерянности кинулся поднимать портфель, но потом передумал и бросился на меня. Махнул раза два в воздухе неуклюжими руками и раскрыл свою физиономию для удара. И я ударил. Сильно и точно, от всего сердца.
И он буквально сковырнулся. Перелетел через стриженый кустарник, упал и тут же вскочил. Волосы его безобразно взлохматились, молочное лицо окрасилось розовым, из одной ноздри вытекла капелька крови.
– Соболевский, прекрати, я сказала! Прекрати немедленно! – где-то вдалеке продолжала кричать англичанка.
Но меня уже охватила дрожь, в глазах поплыла рябь, голова превратилась в одну большую наковальню.
– Теперь ты понял, как обучают правилам хорошего тона? – сказал я пацану, который в полной растерянности метался за кустами.
Он шмыгнул носом и окрысился:
– Не понял! Не понял!
И я тут же достал его через кусты. Сильнее прежнего. Он рухнул навзничь на перекопанный газон. И на этот раз поднялся не скоро. От агрессивности его не осталось следа. На лице был только страх.
И я сказал ему почти доброжелательно:
– А теперь, козлик, постарайся обходить меня стороной. Буду бить тебя при каждой встрече.
И больше не смотрел на него.
– Соболевский!.. Я этого так не оставлю! Я заявлю в милицию! Ты за это ответишь! – все
еще орала англичанка.– Заткнитесь, Лариса Васильевна! – сказал я с такой злобой, что она тут же заткнулась.
Не глядя на нее, я тронул Сопилу за плечо, и мы пошли прочь.
– Молодец, Леха, молодец! – восторженно твердил по дороге Сопилкин. – Я бы его вообще убил!..
Неприятная дрожь долго не проходила. И я молчал. А кто-то сидящий во мне радостно аплодировал.
124. Явное стремление к постоянству
2 июня. Суббота.
Итак, вчера был первый день лета. Мне исполнилось восемнадцать.
Такое впечатление, что этот самый изумительный в году день стал потихоньку терять свою прелесть. Раньше я ждал его уже с зимы, а теперь вот даже не заметил. Не заметил не только как он подошел, но и как прошел!
Я поднялся в шесть у Харьковского. Лил дождь. За последнее время он уже осточертел, этот дождь. Даже если его и нет, все равно смотришь на небо и ждешь, когда он пойдет. А это все равно, что он идет.
Спать не хотелось, и мы вышли прогуляться. Зашли на хату к Дешевому. Там уже бухали. Мы присоединились. Дешевый принялся вспоминать о походе как о самом светлом празднике в своей жизни. И под завистливое внимание тех, кто там еще не был, стал строить новые планы.
А я вдруг очень ярко вспомнил Любашу. И страшно захотел ее увидеть. Я забыл, когда последний раз видел ее. Вспоминал ее часто, но ноги почему-то не доходили до 27-го переулка. И тут я плюнул на все и пошел к ней.
Любаша была очень удивлена, но еще больше обрадована. Она побежала переодеться и вскоре вышла со свертком в руках.
– Это тебе, – сказала она.
– Мне?
– Ну да. У тебя же сегодня день рождения. Поздравляю!
Честно говоря, я не помню, что когда-нибудь говорил ей о своем дне рождения. Это было очень приятно, и я расцеловал ее.
В Любашином свертке оказался галстук, одеколон и носовой платок. Это был единственный подарок, который я получил в этот день. Неделю назад еще мать преподнесла мне рубашку. Она всегда дарит что-нибудь наперед.
Я сунул сверток в карман пиджака, и мы отправились гулять.
Прогулка затянулась до трех ночи. И могла бы вообще продолжиться до утра.
Любаша в последнее время как-то преобразилась. И меня потянуло к ней сильнее прежнего. Я целовал ее без устали.
И уже у дома заговорили с ней о предстоящем походе. Я открыто сказал, что каждое утро молю бога о хорошей погоде, потому что хочу быть с ней.
– Я хочу тебя, Любаша! Очень тебя хочу. Сил уже нет никаких. Я поэтому и редко прихожу к тебе, чтобы не дразнить зверя…
Она смотрела на меня без всякого страха, смотрела широко раскрытыми глазами, терлась об меня и сдерживала радостную улыбку.
И потом сказала:
– Я тоже тебя очень хочу.
Ничего не пообещала. Только это вот и сказала.
И я подумал, что этого достаточно.
125. Игра
10 июня. Воскресенье.