Падение жирондистов

К этим твердыням консерватизма были близки секции: Елисейских полей, призывавшая к роспуску Коммуны; Братства, донесшая 23 мая Конвенту о заседании в мэрии, где предлагались самые решительные способы устранения жирондистов; Борепера, представившая 29 мая лоялистскую петицию в Конвент; Инвалидов, отвергнувшая в тот же день петицию против Комиссии двенадцати; Мольера и Лафонтена, заявившая утром 31 мая о преданности Конвенту^{200}. В канун восстания, как говорилось, к прожирондистскому лагерю присоединилась секция Федератов. К нему склонялась и секция Французских гвардейцев, в петиции 28 мая Конвенту она энергично выступала против «буйного меньшинства» и «толпы негодяев, скрывающихся под маской патриотов». Однако после упорной борьбы на ее собраниях 29, 30 и 31 мая демократические элементы победили^{201}. Итак, 9 секций в канун восстания оставались верны Конвенту с его жирондистским большинством^{202}.

Конечно, предложенный анализ схематичен. Из-за гибели протоколов заседаний большинства секций трудно судить о том, как шла борьба в секциях вокруг принятия тех или иных документов, какое содержание вкладывалось в них, как изменялись позиции секций от заседания к заседанию. Оценка, данная выше, как, впрочем, и всякий подсчет, статична. Между тем соотношение сил было динамическим. И все же с учетом сказанного она может служить необходимым ориентиром.

Сравнивая этот подсчет с той политической картой Парижа, которая была составлена для восстания 10 августа Брэшем, можно сделать некоторые самые общие выводы об эволюции парижских секций с августа 1792 г. Предположение Брэша, что политическая карта Парижа 31 мая будет «почти непохожа»^{203} на ту, которую он составил для 10 августа, явно не подтверждается. Брэшу казалось, что многие секции, которые были революционными накануне 10 августа 1792 г. и активно участвовали в свержении монархии, в мае 1793 г. займут консервативные позиции, окажутся на стороне жирондистов. Таких, однако, я вижу лишь три — Мельничного холма (Пале-Руаяль)^[8], Федератов (Королевской площади), Борепера (Терм Юлиана), да и то их демократизм в августе 1792 г. Брэш называет «умеренным». Зато шесть остальных прожирондистских секций — Елисейских полей, 1792 года (Библиотеки), Май (площади Людовика XIV), Мольера и Лафонтена (Фонтана-Монморанси), Братства (Острова Святого Людовика), Инвалидов — и в августе 1792 г. занимали недемократические — «консервативные» и «умеренно-консервативные» (по терминологии Брэша) позиции.

Напротив, из 30 секций, выступивших против жирондистов в конце мая 1793 г., 22 в августе 1792 г. занимали «демократические» либо «умеренно-демократические» (по оценке Брэша) позиции^{204} и лишь некоторые секции, ставшие застрельщиками антижирондистского движения (Сите, Санкюлотов), в августе 1792 г. были среди «консервативных». В целом политическая группировка парижских секций в 1792–1793 гг. характеризуется определенной устойчивостью. О том же свидетельствует политическая карта секционного движения накануне «плебейского натиска» 4–5 сентября 1793 г. В числе выявленных С. Л. Сытиным 19 секций^{205} — авангарда этого движения, 16, по моей оценке, представляли антижирондистский блок. Очевидно, истоки этой устойчивости следует искать в социально-экономической структуре — характере кварталов Парижа, которые занимали те или иные секции.

Приоритет в установлении связи между социально-экономической структурой исторически сложившихся районов Парижа и политической позицией соответствующих секций принадлежит опять-таки Брэшу. Он сделал социально-экономический обзор, который послужил основой для всех последующих исследований вплоть до новейших. Сопоставив политическую карту 10 августа 1792 г. с социально-экономическим районированием Парижа, Брэш доказал, что революционные, или, как он говорит, «демократические» секции находились в кварталах с демократическим же, сравнительно небогатым, трудовым населением.

Сравнение нашей политической карты Парижа с социально-экономическим обзором Брэша_; скорректированным А. Собулем, подтверждает и уточняет вывод Брэша. Можно сказать, что секции, выступившие против жирондистов, были расположены преимущественно в промышленных кварталах города. Из шести секций, составлявших промышленный район левобережья^{206}, пять (Единства, Марселя, Красного креста, Люксембургского дворца, Французского пантеона) включились в антижирондистское движение накануне 31 мая. Шестая — Борепера осталась лояльной жирондистскому большинству Конвента. Симптоматично, что она занимала часть старого университетского квартала, где проживало, по Брэшу, немало «мирных и зажиточных буржуа»^{207}.

Аналогичное положение было на правом берегу. Здесь 10 из 13 секций, составляющих северо-центральный промышленный район (Рынков, Ломбар, Арси, Соединения, Гравилье, Друзей отечества, Бон-Консей, Бонн-Нувель, Бонди, Северного предместья), заняли антижирондистские позиции. Позицию трех остальных секций района я не смог квалифицировать. В антижирондистское движение активно включились и три секции Сент-Антуанского предместья — важного центра мебельного и других видов ремесленного производства.

Совершенно иными были кварталы, где находились секции, оказывавшие поддержку жирондистам. Секции Май, 1792 года, Мельничного холма составляли центральный аристократический район с банкирскими конторами, модными магазинами и кафе. Особенно много их было в секции Мельничного холма. Секция Братства занимала резко обособленную территорию. Здесь с XVII в. стали строиться отели и особняки для буржуазии. Секция Инвалидов была «царством садовников и огородников», «пригородом внутри города»^{208}. Сколь-нибудь значительной промышленности в этих прожирондистских секциях Брэш не отмечает.

Такой была картина города с высоты «птичьего полета». Но общее представление о характере кварталов, на которые опиралось демократическое большинство секций, подтверждается и сохранившейся статистикой. Она неполна, относится к разным годам революции, охватывает не все секции, но при всей своей относительности заслуживает внимания. Это сведения трех видов: о рабочих (в данном случае действительно о людях наемного труда), о «нищете» (о лицах, требовавших помощи от властей) и о «достатке» («активных 80 гражданах», имевших соответствующий имущественный ценз)^{209}.

Наиболее «чувствительными» оказываются первые данные. Антижирондистские секции, сосредоточивая около двух третей населения, аккумулировали более трех четвертей рабочих. Удельный вес рабочих в них составлял 13 % и превышал среднепарижский уровень на 2 %; следовательно, рабочих с их семьями в «средней» антижирондистской секции было более половины. А в секциях, занимавших прожирондистские позиции, рабочих было в среднем лишь около 8 %, с семьями — около трети населения. Вывод о промышленном характере кварталов демократического большинства секций явно подтверждается, и можно уточнить, что они сосредоточивали огромную часть всего рабочего населения столицы, ее ремесленного (это подчеркнем, поскольку преобладали отнюдь не фабрики и не крупные предприятия, а небольшие мастерские) пролетариата.

Данные о «нищете» и «достатке» оказываются менее показательными. Естественно, уровень «нищеты» в антижирондистских секциях был выше (11 % против 9 %), а уровень «достатка» ниже (12 % против 13,5 %), чем в прожирондистских. Но в общем и «нищета» и «достаток» в первых соответствовали среднепарижскому уровню. Вместе с тем эти данные интересны для выявления многослойности антижирондистского большинства. Если, например, в Сент-Антуанском предместье уровень «нищеты» превышал 30 %, то в таких активных секциях, антижирондистского движения, как Бон-Консей, Гравилье, Единства, он был соответственно 4,6; 6,5; 6,5 %.

Мнение о том, что народные восстания порождает нищета, сложилось еще до революции. Луи-Себастьен Мерсье, оставивший яркую картину нищеты^{210} Сен-Марсельского предместья, писал: «В этом квартале проживает парижская чернь, самая бедная, самая неспокойная и самая необузданная… Восстания и мятежи зарождаются именно здесь, в этом очаге беспросветной нищеты». Народ здесь «злее, задорнее, горячее и более склонен к бунту, чем в других кварталах». Видимо, у знатока предреволюционного Парижа были основания так считать; но это лишь подтверждает известную истину, что бунт еще не революция. Антижирондистское восстание потребовало развитого политического сознания, а Мерсье отмечал, что жители Сен-Марсельского предместья «на три столетия отстали от века в отношении господствующих… знаний и нравов».