Падший ангел
Шрифт:
в стране моей, где потрудился хам, —
Любовь и Мир возбрезжут на рассвете!
Свято-Троицкий Зелепецкий монастырь,
1993
Зима. В окне стоят дымы —
не от воскресших кочегарок,
не от каминных истин старых, —
костры горят! В объятьях тьмы.
И не дрова трещат в огне —
умы пылают и надежды,
ларьки вранья и скрежет нежный
знакомств, возникших по весне.
И, как в далеком
Семнадцатого, в час расплаты —
молчит над городом Распятый...
Лишь кровь дымится на челе.
Василий Бело» п Глеб Горбонский. Санкт-Петербург. 1988.
УГЛОВАЯ ДВЕНАДЦАТАЯ.
Из книги «Остывшие следы. Записки литератора»
Карельский берег Финского залива. Дачный по-
селок в полусотне километров от Ленинграда, став-
ший известным в стране благодаря эстрадной песен-
ке, где нещадное число раз повторяются строчки:
«На недельку до второго я уеду в Комарово!»
Это — для одних. Или — для большинства. Для
других Комарово — прежде всего могила Анны Ах-
матовой. А для нас, писателей «северо-западного ре-
гиона», Комарово — еще и тихое пристанище, где,
затворившись в девятиметровой келье Дома творче-
ства, можно месяц-другой поработать за казенным
письменным (а также обеденным) столом.
Без малого тридцать лет прошло с тех пор, как
впервые по льготной путевке (молодежной) проник
я в это маняще-таинственное, а как выяснилось чуть
позже, весьма прозаическое и в чем-то даже убогое
заведение. Вот и сегодня, выстукивая на машинке
комаровскую главу «Записок», нахожусь я в одной
из «камер» писательского Дома творчества, именно
в той из них, 39-й, угловой на третьем этаже, кото-
рую до недавнего времени так любил занимать писа-
тель Федор Абрамов.
В трехэтажном послевоенной застройки жилом
корпусе — сорок номеров. За тридцать лет перено-
чевал я почти в каждом из них. А последние десять
лет в Комарове я зимую регулярно — с октября по
май, и порою мне начинает казаться, что и на свет-то
я появился здесь, в этом писательском убежище, на-
поминающем старинную богадельню, и мужал, и
старел тут же — безвылазно. С чего бы такие фанта-
зии? Просто существо мое, затворяясь в стенах «ин-
теллигентного» общежития, наверняка испытывало
и по сию пору претерпевает на себе колоссальной
концентрации
энергию, оставленную за десятилетияв каждой из комнат-гнезд многочисленными мечта-
телями и честолюбцами, чудаками и завистниками,
стяжателями и бессребрениками духа, и, погружа-
ясь в слои, в тяжкие пласты и глубины этой энергии,
добавляя в нее свои собственные эго (от «мега»)-
ватты, ты как бы начинаешь помаленьку забывать
«внешний мир» со всеми его красотами и соблазна-
ми, бедами и победами, погружаясь в свободу оди-
ночества, приобретая задумчивый вид добровольно-
го отшельника, ушедшего не столько в себя, сколько
в ложное ощущение, что ты-де не совсем такой, как
все, а как бы еще и писатель, фантазер, иными сло-
вами — человек если и не сошедший с ума, то сдви-
нутый с круга нормальной жизнедеятельности.
Большинство из моих соседей по «нумерам», с
которыми я начинал комаровские сидения, посте-
пенно перебрались на ту сторону железнодорожного
полотна, по которому бегают электрички из Ленин-
града в Выборг и обратно, перебрались, так как
именно на той, удаленной от моря, «сухопутной»
стороне расположено поселковое кладбище. Боль-
шинство, но пока что еще не все. Часть из них пере-
бралась как бы еще дальше, нежели за полотно до-
роги, — за пределы государственные, и живут сей-
час в Париже, Риме, Нью-Йорке, в Австралии, где,
в свою очередь, перебираются куда-то еще дальше,
принимая иллюзию передвижения по земле за
жизнь вечную, покуда все, как один, не сойдутся,
каждый в своей точке окончательного пересечения с
матерью-планетой.
Еще одна толика комаровских завсегдатаев про-
должает обитать бок о бок со мной, совершая по дач-
ным дорожкам предсмертные «оздоровительные»
прогулки, потребляя супы, каши и винегреты в дом-
творческой столовой конструктивистского образ-
ца — плоской и серой, возведенной не так давно по
мифическому «итальянскому» проекту, не чета преж-
ней, барачного типа замухрышной едальне, в кото-
рой принимала казенную пищу Анна Андреевна Ах-
матова.
...В семейной библиотеке, которую, как храм в