Пагубная любовь

Он написал ей семь посланий, многословных и унылых, словно семь смертных грехов. Прочитавшая их белошвейка заливалась слезами и заучивала длиннейшие фразы наизусть, дабы отвечать на письма старшего капрала Тринадцатого пехотного полка. Фелизарда слушала с тем же вниманием, с коим лягушка, выпучив над тиною полные страха глаза, слушает соловья. Поскольку проза была нашпигована четверостишиями, наследница майората всякий раз, когда воспринимала рифму, разражалась хохотом, точь-в-точь как в лирических местах пьесы про святого Антония в театре Сан-Жерардо. Такое уж было у нее врожденное увечье! А может быть, смех ее был предвестием того всеобщего взрыва хохота, который в наши дни заглушает журчание субъективной поэзии.

Белошвейка постигла чувства Фелизарды и написала ответ, в коем облекла эти чувства в слова, сами по себе невинные, но попиравшие все законы орфографии. Писарь любил Фелизарду по-настоящему: прочитав письмо, где девица именовала его сакровищем своего серца, он со скорбью вспомнил Монтеверде и дал обет выучить Фелизарду всем четырем разделам грамматики, если она когда-нибудь проспрягает глагол «любить», который можно считать правильным лишь тогда, когда он очищен браком.

Они прилежно переписывались. Фелизарда становилась слегка задумчивой, малоподвижной и вялой. Она была влюблена. Психическая сторона ее существа стала оказывать действие на ту, другую. Она маялась приступами томления а-ля Офелия и несварением желудка из-за сидячей жизни. Целыми днями торчала на балконе, выходившем на проезжую дорогу. Жозе Иполито появлялся там по субботам к вечеру; и, если вокруг не было ни души, осведомлялся, как она поживает. И Джульетта, прижавшись трепещущей грудью к перилам и рдея, отвечала, что поживает хорошо.

Писарь повел в своих письмах речь о браке. Она отвечала согласием. Жозе Иполито, подхлестываемый любовью, отважился на шаг, от коего друзья всячески его отговаривали. Он попросил руку Фелизарды у отца ее и раскаялся. Силвестре спросил его, кто он такой и каким состоянием располагает. Услышав ответ, бывший пиротехник сказал с презрительной миной:

— Раз так, прощайте. Может, вы, сеньор, и не дурак, но очень на него похожи.

И выразительно показал ему на дверь. Затем позвал дочь и спросил:

— Что за чертовщина? Где ты познакомилась с этим голодранцем, что пришел к тебе свататься?

Фелизарда простодушно рассказала все, как было, показала письма, созналась, кто читал их ей, кто отвечал, и сказала в заключение:

— Как бы там ни было, а я хочу за него замуж, да поскорее.

Отец разразился воплями, перемежавшимися с грубыми междометиями. Дочь с рыданиями выбежала из его комнаты и не вышла ни к обеду, ни к ужину.

А мать, трудолюбивая женщина, никогда и в мыслях к себе не подпускавшая неумолимой гордыни, свойственной богачам, говорила мужу:

— Если малый ей по сердцу, не перечь, пускай выходит за него... Мой отец мне все уши прожужжал разговорами о том, чей ты сын да кто твой родитель. Ну и что? А я пошла за тебя и не раскаиваюсь.

— По-твоему, выходит, я должен отдать дочку и восемьдесят тысяч крузадо приданого какому-то писаришке, у которого нет ни кола ни двора...

— Зато у нее есть, муженек. Богатства хватит на двоих. Разузнай, что он за человек; и, если добрый малый, пускай она за него выходит, ей ведь уже двадцать минуло.

XI

Жозе Иполито между тем подыскал себе покровителей, уповавших на благополучный исход его брачного предприятия. Политические враги Силвестре, который носил теперь фамилию де Ромарис, надоумили жениха подать на отца невесты жалобу в суд.

Судья взялся лично допросить наследницу майората, поскольку она не могла выступать в суде самостоятельно. Во исполнение всех формальностей закона, Фелизарда была привезена в Барселос, где ее вверили заботам семейства Алвараэнс, которому временно было поручено опекать ее.

И тут в суде начинается баталия. Истец, следуя скверным советам своего адвоката, отвечает самыми едкими диатрибами на оскорбления, коими осыпает его толстосум, издевающийся над его бедностью и темным происхождением. Тяжба превратилась в яростную грызню стряпчих, представлявших обе стороны.

Один из членов семейства Алвараэнс был молодой человек по имени Жозе Франсиско; он уже пятый год зубрил латынь в надежде выучить необходимое для того, чтобы стать каноником барселосской епархии. Четырежды он вполне заслуженно проваливался на экзаменах в Браге; но на пятый год уже мог отличить глагол от прямого дополнения и переводил литанию почти без ошибок.

Семейство Алвараэнс было старинное и зажиточное; в роду было немало монахов-бернардинцев, а один его представитель губернаторствовал в каком-то азиатском владении, откуда кораблями вывозил пряности, чем и заложил основу богатства. На фасаде дома красовался каменный щит с гербом; герб украшал также литейру, в коей привозили некогда из Алкобасы монахов, дабы те могли позабавиться рыбной ловлей в водах Кавадо и набить свиным салом кишечник, вздувшийся от монастырского ничегонеделанья.

Жозе Франсиско, семинарист, был полнокровный малый с лоснящейся физиономией, румяными скулами и глазами, запрятанными глубоко-глубоко под сонно опущенными веками. Фелизарда, невеста, вверенная попечениям его семейства, ему очень приглянулась, а судейского писца он считал мерзким шаромыжником еще с тех пор, как тот оскорбил его, спросив на площади при всем честном народе, как будет винительный падеж от «asinus» [153] . Жозе Франсиско возражал против предоставления убежища наследнице майората, дабы та могла сочетаться браком с Жозе Иполито, сыном Мануэла Тюфячника; но волею обстоятельств Алвараэнсы были вынуждены оказать писарю покровительство.

153

Осел (лат.).

Временами будущий каноник засматривался на Фелизарду и ощущал сладостную боль зарождающейся первой любви. Если наследница майората пристально глядела на него, ее взгляд оказывал на кожу лица его то же действие, что лучи солнца в безветрие — он краснел до мочек ушей; и Жозе принимался почесываться, чтобы скрыть смущение, либо отгонял мух, садившихся на жирную его кожу и производивших у него в ноздрях неприятную щекотку.

Наследница майората находила Жозе красивым и говорила его сестрам, что жалко отдавать его в священники.

Узнав об этом, Жозе преисполнился надежд, из-за коих потерял сон, и стал маяться мучительными приступами чувствительности вроде тех, что донимали некогда Жослена, а также тех священнослужителей Барселоса, которые допускали, чтобы природа взяла свое.

Жозе Франсиско Алвараэнс при каждом удобном случае старался вступить в разговор с Силвестре де Ромарисом и передавал ему все, что Фелизарда говорила про Иполито. Опекаемой девице он приносил письма от отца и читал их ей тайком от остальных членов семьи. Писарь заподозрил, что дело нечисто, и стал добиваться, чтобы Фелизарду вверили попечениям другого семейства, ссылаясь на то, что в доме Алвараэнсов она подвергается воздействиям, не дозволенным законом.