Пагубная любовь

По прибытии в столицу провинциальный помещик, не спросив мнения сына, подыскал ему невесту самых голубых кровей — она происходила от древних астуров. Когда выбираешь невесту, чем больше в ней крови древних варваров, тем лучше. Кто может в наши дни представить убедительные доказательства, что предок его в тридцатом колене был кельтом, ибером, гунном, васконием или гепидом, тот лопается от родовой гордости; и хорошо, если не лопается от обжорства. Арабы были людьми мудрыми, образованными, тонко чувствующими; но чтобы в жилы внучки Сида [172] или Пелайо [173] просочилась капля мусульманской крови — боже упаси! Генеалогическое древо гниет на корню, род обесчещен; а что, если одна из девиц былых времен, девиц, звавшихся Уррака, Ортига или Желория, погостила в гареме кордовского эмира, каковой звался Аль-Хорр-Ибн-Абдур-Рахман-Ат-Такефи [174] и был весьма любим красавицами, плененными нежнейшим сладкозвучием его имени.

172

Сид — Родриго Диас де Бивар, испанский полководец XI в., прославившийся как один из выдающихся деятелей Реконкисты (борьба испанского народа против арабского владычества). Арабы прозвали его Сидом (араб. «господин»).

173

Пелайо (699—737) — с 718 г. король Астурии, оказавший упорное сопротивление арабам, вторгшимся на Пиренейский полуостров.

174

По-видимому, речь идет об эмире, правившем в Кордове в VIII в.

Но будущая супруга Антонио де Кейроса не числилась в списке злосчастных дам смешанных кровей. Она была Телес де Менезес, но из «истинных» Телесов, происходящих от некоей доньи Шимены, дочери Ордоньо, каковая бежала из отчего дома с одним рыцарем, и рыцарь этот покинул ее в лесу, где несчастная блуждала, покуда не добралась до селения, ныне зовущегося Тургеда, неподалеку от города Вила-Реал; и там вышла она замуж за Тело, владельца хутора Менезес.

— Я подыскал тебе жену, — сообщил Кристован сыну. — Она состоит с нами в родстве по линии Менезесов. Наследство записано не за нею; но брат-наследник страдает кретинизмом, а второй брат — калека и не может вступить в брак. Стало быть, все имения отойдут к ней. Сегодня мы вместе поедем к ним в дом с визитом.

— Отец, — отвечал Антонио почтительно и спокойно, — ваша милость может распорядиться моей жизнью, но сердцем своим я уже распорядился. Либо я женюсь на простой девушке, которой дал слово, либо не женюсь никогда.

Старик судорожно сжал рукоять шпаги, задышал прерывисто и после долгой паузы произнес:

— Сомневаюсь в том, что вы мой сын. Запрещаю вам подписываться Кейрос де Менезес. Можете взять фамилию одного из моих лакеев.

Антонио поднял голову и отвечал:

— Я не оскорблю подобным образом память моей матери.

Старик разрывался меж стыдом и гневом. Наконец он простер длань и указал сыну на дверь, прорычав:

— Ждите моих распоряжений у себя в комнате.

На другой день начальником королевской полиции был получен приказ, согласно коему Антонио де Кейрос-и-Менезес, проходивший курс в кавалерийском училище, должен был быть препровожден в тюрьму Лимоэйро.

* * *

Жозефа ждала доверчиво, но в печали. Писать она не умела и не знала никого, кто мог бы оказать ей великую милость — написать письмо. Мать приглядывалась к ней внимательно, но без тени подозрения. Она задавала дочери вопросы с величайшей естественностью и из ответов вывела заключение, что дочери нездоровится. Местный лекарь, отправлявший больных на тот свет посредством «Медицинского вестника Португалии», прописывал ей припарки из трав, прокипяченных в водке. По истечении четырех месяцев Жоан да Лаже, который топил горе ежедневно и в таком количестве спиртного, словно им владела мировая скорбь, посетовал, не выбирая выражений, на то, что бочонок подвергается слишком обильным кровопусканиям. Жена не дала ему спуску и в порыве негодования крикнула:

— Чтоб тебе маяться той же хворью, что у нее, у бедняжки!

— Вот уж чему не бывать! — возразил он. — Прежде ты сама лопнешь!

Лекарь пользовал Жозефу до пятого месяца; потом как-то раз, улыбнувшись плутовато, потрепал болящую по щеке и сказал ей вполголоса нечто вроде того, что тремя веками ранее сказал Жил Висенте своей Рубене устами одной кумушки:

Сей недуг, скажу вам смело, Сам пройдет в обычный срок, Как природа повелела. Мы б сказали: «Плохо дело», Будь вы первою, дружок.

Частная жизнь изобилует комическими положениями. Сочинителям печальных историй не давались бы трагедии, не отсеивай они все смешное. Несчастная молодая женщина маялась в муках, а бок о бок с нею родители жили своей животной жизнью: отец прятал бочонок водки, настоянной на плодах земляничного дерева, а мать собирала лекарственные травы и простодушно молила бога прибрать ее муженька во время одного из бесконечных его собеседований с бочонком.

Жозефа уже не вставала с постели, чтобы не показываться никому на глаза. Несказанная тоска доводила ее до громких стонов, до неистовых судорог. Душа молодой женщины была измучена отчаянием. Антонио де Кейрос все не подавал признаков жизни.

Однажды, когда Мария да Лаже выходила из церкви после мессы, ее остановила незнакомая старуха, весьма преклонных лет и весьма набожного и располагающего облика; старуха осведомилась, как поживает Жозефа. Мать неохотно рассказала все, что знала о недуге дочери, и спросила старуху, кто она такая. Та отвечала, что живет на том берегу Тамеги, а в их приход привел ее вещий сон. При этих словах она возвела очи горе и тотчас опустила их долу, как и подобает особе смиренной и сознающей, что милостей свыше она недостойна.

— А что же вам привиделось, тетушка? — спросила Мария, подходя поближе к старухе, внушавшей ей доверие.

— Это я у вас дома расскажу, я ведь к вам домой и шла-то.

И она чуть встряхнула четки черного дерева, так что зерна их стукнулись друг о друга с тем сухим звуком, с каким щелкают кастаньеты.

Когда женщины вошли в усадьбу, земледелец выходил из погреба, где в третий раз за этот день заливал тоску или, вернее, вселенскую скорбь, весь божий день точившую его геркулесову грудь. Увидев, что жена не одна, он спросил ее:

— Это еще кто такая, Мария?

— Тебе-то что за дело? Нет чтобы на мессу пойти, сидел тут и пил, пьянчуга! Заходите в дом, божья старушка.

— Храни вас бог, сеньор Жоан, — проговорила гостья.

— А вы, ваша милость, не будете ли Розария и муженек ваш — не Мануэл ли Тоша, управляющий господина майора из Темпорана? — осведомился Жоан, вглядываясь в лицо старухи.

— Она самая, сеньор.

— Прах побери! Насилу я вас признал! Вид у вас такой, словно доброхотные даяния на мессу собираете. Коли вы не прочь выпить, идите сюда. Вон у вас лицо-то какое — словно вы перемежающейся лихорадкой маетесь.

— Пошли вам боже здоровья; но приглашение ваше не ко времени. Пойду в дом, потолкую с вашей супругой насчет разных хитростей стряпни.

— Насчет хитростей? На хитрости вы мастерицы, — отвечал иронически Жоан; жена бросила ему в ответ:

— Поди проспись.

Он не обиделся, поскольку в самом деле собирался, как обычно, завалиться спать на сеновале, где его навещали видения, каких не знавали и одурманенные кальяном халифы Дамаска, развалившиеся среди персидских подушек.

Меж тем супруга Мануэла Тоши сообщила матушке Жозефы, что девушка умрет от одолевшей ее хвори, коли не помогут ей вовремя.

— Я пятый месяц как на ночь примочки ей делаю из разных трав, — прервала собеседницу Мария да Лаже.

— Ей от них проку мало, все одно что класть их на брюхо этой вот суки. — Старуха показала на легавую, которая подвывала доносившимся издали звукам рожка.

— Разрази ее гром! Недоброе знамение! — вскричала хозяйка дома, пнув собаку с превеликой яростью.

— Порчу на вашу дочку наслали, тетушка Мария, — продолжала старуха.

— Я уж ее к святому Варфоломею водила, — возразила Мария.