Пагубная любовь

— А может, отец — каноник? — бросила дона Мария Тибурсия.

— Не наговаривай! На такого человека... Бедняжечка!

— Так кто же из вас будет крестной матерью? — спросил каноник.

— Может, сестрица Филипа? — предложила дона Мария Тибурсия.

— Вы обе можете быть крестными матерями, ибо таинство крещения это допускает, в отличие от тайны рождения.

— Да, что касается рождения, то мать может быть лишь одна, — сентенциозно изрек доктор.

— Вот именно, — подтвердил каноник; и сестры задумались над таинством крещения, приобщающим их, хотя бы словесно, к материнству.

— А так как не известно, кто мать новорожденной, то крестные родители должны взять на себя заботу о малютке, поскольку обряд крещения налагает на крестных обязанности заменить ей родителей, а у Франсиско Брагадаса одиннадцать человек детей, — добавил каноник.

— Где одиннадцать, там и двенадцать, — вмешался земледелец. — Но коли вы, милостивые сеньоры, возьмете на себя заботу о подкидыше, великое девчоночке счастье привалило бы.

— Хорошо, Франсиско, — сказал судья. — Мы возьмем на себя заботу о подкидыше. А завтра пойдем в церковь Христа Спасителя и совершим обряд крещения.

Арендатор покинул усадьбу в самом радостном настроении и с мыслью, что Господь Бог будет милостив к его малышам в награду за то, что отец их спас эту девочку, а если она умрет, святое крещение даст ей крылышки, чтобы долететь до рая. Не будучи богословом, Брагадас не ведал о существовании нимба.

— Как же вы назовете девочку? — спросил каноник.

— Мария, само собою, — отвечала дона Тибурсия. — Сестрицу зовут Мария.

— Это-то я знаю, моя сеньора, но нужно добавить прозвание, указывающее на то, при каких обстоятельствах была она найдена, — в колыбели на реке. Вы хорошо знаете, сеньор судья, как рассказывается в Библии. Нечестивый Фараон приказал умертвить всех новорожденных мужеска пола со словами: «Всякого новорожденного у Евреев сына бросайте в реку; а всякую дочь оставляйте в живых».

— Ну-ну, — закивал судья, — пускай наш каноник поведает нам историю Моисея.

— Да ведь дочь Фараона нашла его в реке: он был в колыбели, а колыбель плыла по течению. Поэтому мне казалось бы уместным назвать девочку Марией Мойзес.

— А почему бы не назвать ее Марией Абидис? — спросил доктор.

— Абидис? — переспросил священнослужитель, напрягая память. — Какой такой Абидис?!

— В португальской истории есть случай, сходный с библейским, сеньор каноник. Почитайте-ка моего любимого Бернардо де Брито. Разве не твердил я вам сто тысяч раз, что наша история — богатейшая сокровищница, откуда можно черпать факты, пригодные для философского осмысления самых невероятных вещей, какие только могут случиться?! Я рассказываю по памяти, но если она мне изменит, могу принести первый том «Лузитанской монархии» — книги, с коей никогда не расстаюсь. — И, взяв понюшку из табакерки доны Тибурсии, он продолжал: — Горгорис, властитель Лузитании, в году две тысячи восемьсот шестом от сотворения мира изобрел мед.

Каноник улыбнулся.

— Вам это кажется смешным, сеньор, — обиделся доктор.

— Я полагал, что мед изобрел тот, кто изобрел пчел, — пояснил священнослужитель.

— Право же, такие слова недостойны человека начитанного! А кто изобрел сутану, которая на вас? Кто вообще изобрел сутаны, позвольте полюбопытствовать?

— Сие мне неведомо.

— Если вы, сеньор каноник, полагаете, что мед изобрел тот, кто изобрел пчел, вам следует ответить, что сутаны изобрел тот, кто изобрел овец, ибо овцы дают шерсть, а из шерсти ткут сукна.

— Вы правы, — иронически согласился каноник. — Перейдем к истории Горгориса.

— Каковой звался Melicola [178] , поскольку изобрел мед.

— Не изобрел, а научился добывать: meli и colo, — буркнул священнослужитель.

— Изобрел, от in venio — я открываю. Открыл.

— Ох, вы сон на людей нагоняете этой скучной латинской тарабарщиной, — вмешалась дона Мария Филипа. — Ну же, братец, расскажите нам свою историю.

— Это самое лучшее, — покорился каноник. — Я не буду больше прерывать вашего братца, уважаемые дамы.

178

Добытчик меда (лат.).

— Прерывайте сколько угодно, меня не убудет. Итак, Горгорис царствовал в Лузитании, и у него была дочь, которая влюбилась в человека низкого происхождения. А явной любовь их стала по той причине, что дочь Горгориса, как говорит Бернардо де Брито, пользуясь исконно португальским словом, забеременела.

— Силы небесные! Ну и словечко! — воскликнула брезгливо дона Мария Тибурсия.

— Слово, вряд ли уместное в устах духовной особы! — подхватила ее сестрица с не меньшим негодованием.

Братец Теотонио хихикал, подмигивая канонику правым глазом; каноник же с величайшей серьезностью проговорил:

— Почтенные дамы, в былые времена люди совершали поступки и называли их соответствующими словами; в наши дни учтивость запрещает произносить некоторые из этих слов. Продолжайте же рассказ, сеньор судья.

— Она родила мальчика, и дед велел отдать его на съедение хищникам; но хищники пощадили младенца, и Горгорис приказал бросить его в Тежо. Мальчика нашли в том месте, где сейчас Сантарен; а так как вначале мальчика выкармливала своим молоком косуля, его назвали Абидис, а потому место это назвали «Эска-Абидис» (пища Абидиса), что перешло в «Скалабис», и т. д.

— Этимология мне кажется сомнительной, а истолкование — тем более, — возразил каноник Ботельо, — но даже если б я их принял, мне не по вкусу сами басни Брито. Сей монах если и не изобрел мед, подобно Горгорису, изобрел Лаймундуса, и Местре Менегалдо, и Педро Аладио, каковые существовали на свете так же, как и этот самый Абидис. Во всяком случае, сеньор доктор Теотонио де Валадарес, я, с вашего позволения, ни в коем случае не допущу, чтобы девочке дали фамилию, заимствованную из выдуманной кем-то небывальщины.

* * *

Когда звонили колокола в церкви Спасителя, троекратным благовестом возвещая о крещении Марии Мойзес, колокола церкви святого Алексия в селении Санто-Алейшо звонили по усопшей. В ту пору, когда девочку подносили к крестильной купели, мать ее лежала меж четырьмя свечами в гробу, поставленном прямо на плиты пола, и служители церкви, отпевавшие ее, морщили носы из-за тошнотворного запаха разлагающейся плоти. Святые отцы и те, кто присутствовали при отпевании, высказали мнение, что причиной самоубийства было, видимо, то, что девушка страдала проказою. Викарий дал согласие на то, чтобы гроб был внесен во храм, поскольку, по свидетельству мельника, умирающая со всем пылом искренности просила исповедать ее.

Когда дворянское семейство, владевшее фермой Санта-Эулалия, возвращалось домой вместе с крестницей, каноник, услышав, что на другом берегу Тамеги звонят по усопшим, сказал:

— Одни родятся, другие умирают... Не знаю, кто счастливее...

— Я лично предпочла бы родиться, а не умереть, — изрекла дона Мария Тибурсия с той грозной энергией, которую обыкновенно вкладывают в такого рода глубокомысленные и тонкие изречения.

Они поговорили о подкидыше; по дороге им повстречался крестьянин из Санто-Алейшо, и они спросили его, кого хоронят. Крестьянин рассказал, что утопилась дочка Жоана да Лаже.