Пагубная любовь

— Жозефа? — удивилась Изабел, жена Брагадаса, которая несла девочку. — Что вы такое говорите, добрый человек? Да ведь Жозефа была сама добродетель во плоти!.. А уж хороша была, скажу я сеньорам! Видела я ее на похоронах в Манаделе, на святую неделю тому два года минет. Средь ангелов небесных не сыщешь краше, право, так, сеньоры!

— Из-за чего же она покончила с собой? — осведомился отставной судья.

— До нынешнего утра, ваша милость, никто толком не знал. Одни поговаривали, что отца ей терпеть было невмочь, отец-то у нее пьянчуга, если дозволят милостивые господа сказать такое слово.

— Дозволим, дозволим, — сказал с улыбкой каноник.

— Другие говорят, что дурные гуморы ей в голову бросились, — продолжал рассказчик, — но у нас был такой слух, что она, мол... Да ладно, померла, и дело с концом... Правду Господь Бог ведает.

— А какие слухи ходили? — осведомился с интересом юрист.

— Ну, коли ваша милость приказывает... Поговаривают, что летом видели ее с одним фидалго... С сеньором Антонио из Симо-де-Вила...

— Мы об этом и слышать не хотим... Мерзости, мерзости... Пойдемте отсюда, — оборвала крестьянина дона Мария Тибурсия.

— И он ее бросил? — спросил каноник.

— Вовсе нет; говорят, старый фидалго посадил его в Лимоэйро из-за нее, а она тогда кинулась в реку — вот что говорят. Я передаю, что слышал, сам ничего не знаю. Не знаю даже, верно ли говорят или нет. Правду Господь Бог ведает.

Судья пустился разглагольствовать об испорченности нравов, каковую он приписывал влиянию Вольтера, Руссо и Гельвеция [179] , признаваясь с гордым самодовольством, что никогда этих авторов не читывал. В качестве примера, свидетельствующего о развращенности деревенских жителей, он привел случай самоубийства и попытку детоубийства, каковые имели место в один и тот же день, причем места преступления отстояли на четверть мили одно от другого. По сему поводу судья высказал ряд суждений политического и даже пророческого характера. Предрек, что придет страшная пора торжества якобинских идей. Заявил, что он как судья вынес бы смертный приговор всем португальцам, которые сражаются на стороне корсиканского тигра [180] в рядах французской армии. Перечислил имена португальских генералов, коих следовало бы отправить на виселицу; и в озарении ясновидения вскричал:

179

Клод-Адриен Гельвеций (1715—1771) — известный французский философ.

180

Корсиканский тигр. — Так называли Наполеона.

— Кто проживет еще десять лет, тот увидит падение инквизиции, сеньор каноник!

— Пускай себе падает, — сказал падре.

— Как — пускай себе падает? А вера?

— Что вы имеете в виду? Статую на фронтоне Дворца Инквизиции, что на площади Россио? Тоже пускай себе падает, лишь бы никто из нас в этот миг не стоял внизу.

— Я говорю о вере, о вероучении, сеньор каноник!

— А-а. Ну, это дело другое... Я-то думал, вы имеете в виду статую Веры, сеньор судья.

* * *

Недавно мне довелось увидеть портрет этого каноника в галерее благодетелей при больнице святого Марка; он не являлся, как можно было убедиться, рьяным защитником Святейшей службы и не давал веры бредням Бернардо де Брито, но зато уделял беспомощным и хворым беднякам часть своих доходов и, как мы только что видели, сумел пробудить милосердие в сердцах своих друзей, гостеприимством коих пользовался, и уговорил их взять на попечение подкинутую девочку. Я порадовался при виде этого улыбчивого лица с проницательными глазами, все еще живыми, хотя за семь десятилетий блеск их потускнел. Рядом со мною стоял девяностолетний попечитель больницы, и он сказал мне, что еще застал в живых жизнерадостного старца, который в ту пору жил в скромном домике на улице Агуа, и попечитель часто видел в окне за жалюзи его седовласую голову, внушавшую глубокое почтение. Этот-то каноник и определил пятнадцатилетнюю Марию Мойзес в пансион для девиц при монастыре святой Терезы, что в Браге; это произошло, когда скончались два члена семьи Арко де Баулье: судья и одна из сестер, та, что была крестной матерью девочки.

Что же касается доны Марии Тибурсии, не знаю, поверят ли мне, но мой долг — рассыпать жемчужины истины, не заботясь об их дальнейшей участи. Дона Мария Тибурсия пятидесяти семи лет от роду вышла замуж за некоего юнца, который изучал богословие и оказался столь бездарен, что предпочел дону Тибурсию с приданым в десять тысяч крузадо трудам великого Ларраги и возможности приобщиться к душеспасительной науке. Сей молодой человек слагал сонеты и мадригалы. Он знал в совершенстве символику цветов; но не ел их, в отличие от Ездры [181] , единственного из людей, насколько мне известно, который в течение двух недель питался одними только цветами. «Manducabis solummodo de floribus» [182] , — рек ему ангел; цветоед чувствовал себя хорошо и — добавляет Изидоро де Баррейра [183] — продержался на цветочном корме еще одну неделю. Аппетит у супруга Тибурсии вызывали не цветы, а бифштексы и молочные поросята, пирожки с мясом и яйцами, которые пекутся в Браге, и кровяные колбасы из Ароуки.

181

Ездра (V в. до н. э.) — иудейский священнослужитель и историк, автор трех вошедших в Библию Книг Ездры и двух, также вошедших в Библию, книг под названием «Паралипоменон» (летопись).

182

Ты будешь вкушать только цветы (лат.).

183

Изидоро де Баррейро. — По-видимому, имеется в виду португальский ботаник.

Судья хотел было объявить сестрицу невменяемой, но та, эмансипировавшись во всех отношениях, хоть и не показала братцу зубов за неимением оных, но улизнула из дому и пала в объятия своего барда и супруга, почти в беспамятстве от избытка целомудрия и жеманства.

Вторая сестрица, дона Мария Филипа, в разговоре с глазу на глаз даже оскорбила ее, сказав:

— Ты старая кляча, а рвешься замуж! Стыд потеряла! Поставь себе клеймо на лоб, полоумная!

После чего дона Мария Филипа написала завещание, отказав своей крестной дочери Марии Мойзес земли при ферме Санта-Эулалия на правом берегу Тамеги, оцененные в пять тысяч крузадо.

Опекун и наставник девочки, каноник Ботельо, пожелал пожить летом на ферме Санта-Эулалия, чтобы не без грусти воскресить в памяти те летние месяцы, которые в течение двух десятилетий он проводил там в обществе своего приятеля Теотонио и обеих сестриц — в минуты веселого настроения каноник звал этих сеньор карточными дамами, словно намекая, что годятся обе лишь на то, чтобы играть в шведскую биску. Мария, ставшая владелицей фермы, поехала вместе с каноником, решив не возвращаться в монастырь. Дело, которому она задумала посвятить жизнь, не подходило для монастырских стен. В обители ей не удалось бы осуществить странные, хоть и исполненные человеколюбия, планы, тревожившие ей душу с того времени, как крестная оставила средства, с помощью которых Мария могла привести эти планы в исполнение.

Сразу по прибытии на ферму Мария открыла канонику свое намерение: брать на воспитание подкидышей!

Каноник был человек добрый и сострадательный; но замысел этот показался ему столь необычен и странен для восемнадцатилетней девушки, что он высказал свое неодобрение весьма энергически. Каноник знал, что во Франции одна вдова, пожелавшая сохранить свое имя в тайне, открыла приют для подкидышей близ Сен-Ландри; ему было небезызвестно, что некая почтенная матрона, Изабелла Люйе, споспешествовала святому Венсану де Полю в его намерении создать приют для брошенных детей; но чтобы незамужняя юница пеклась о подкидышах — это казалось канонику занятием, мало совместимым с чистотой и неискушенностью столь ранних лет. Кроме того — каким способом могла оказать подкидышам помощь Мария Мойзес, девушка, у которой не было ни близких, ни родственников, ни помощников, ни достаточных средств? Брать их из приюта и растить у себя дома? Платить кормилицам, чтобы те давали им воспитание телесное, и гувернерам, дабы те давали им воспитание нравственное? Или учителям, которые обучали бы их наукам и ремеслам? Из каких воображаемых золотоносных жил черпать ей средства для осуществления этой утопической затеи, которую можно было бы счесть добродетельной, не будь она столь вызывающей?

Выслушав в молчании каноника, настойчиво требовавшего от нее объяснений, Мария Мойзес сказала просто:

— Я хочу оказывать подкидышам ту же милость, что была оказана мне самой.

— Но ты намерена сама их отыскивать?

— Вовсе нет; я уповаю на божественное провидение, оно само приведет их ко мне.

— Ты славная девушка, Мария, — заметил священнослужитель, — но ты с опозданием пришла в этот мир и не найдешь того, что ищешь, не те времена. Твори добро, но в меру сил своих; и не расходуй больше того, что дает тебе эта ферма. Триста двадцать алкейре кукурузы, четыре бочки вина и десять алудов оливкового масла — вот все твои доходы. Известны случаи, когда достояние приумножалось, и с твоим скромным достоянием, быть может, случится нечто подобное; но самое благоразумное — вести счет с помощью арифметики, которой я тебя выучил. Кто получает шесть конто в год, а расходует семь, через шесть лет останется при одном конто. А ты расходуй шесть, Мария, на добрые дела, на благотворительность, только шесть; и незачем тебе поощрять дурные нравы, беря на свое попечение детей, брошенных матерями.

— Да ведь и меня бросили, — проговорила Мария.

Как бы то ни было, не прошло и недели, а в доме Марии Мойзес уже нашли приют двое детей в самом нежном возрасте. Старый Франсиско Брагадас, ставший теперь управляющим при той самой девочке, которую он когда-то нашел в речке, рассказал ей, что мельничиха из Трофы, овдовевшая после гибели мужа, который тянул солдатскую лямку на Островах под началом брата его высочества дона Мигела, умерла «от живота», оставив сиротами и без куска хлеба двух малых детей.