Паладин душ

Наконец – неужели даже богам надоела наша тупость? – сама Мать Лета явилась ко мне, даже не во сне, а в бодрствовании. Я молилась – тогда я еще не научилась относиться к богам с подозрением. Она рассказала мне о проклятии, которое может разрушить и унести из этого мира человек, который трижды отдаст жизнь за угасающий Дом Шалиона. Я была молода, я сходила с ума от беспокойства за своих малышей, и я восприняла ее слова слишком буквально, заключив, что она хочет, чтобы я придумала опасный ритуал, чтобы обеспечить этот парадокс.

– Действительно, опасный. И, хм… – он поморщился, – парадоксальный.

– Я рассказала все Иасу и Арволу, мы принимали решение вместе. Арвол, уступив нашим слезам, согласился попробовать себя в роли героя. В качестве способа мы выбрали утопление, потому что слышали, что некоторые утопленники возвращаются иногда к жизни. И мы не просчитались. Арвол изучил этот вопрос, собрал об этом множество историй, осмотрел выживших и умерших жертв. И принесли в подземелья Зангра бочку, веревку и лебедку. Установили алтари всех богов. Арвол позволил себя раздеть, связать и, подвесив за ноги, опустить в воду, до тех пор пока не прекратились судороги, пока свет его души не возник у меня перед внутренним зрением.

Он хотел что-то сказать, но она рукой сделала ему знак, чтобы предупредить неправильное истолкование:

– Нет. Еще нет. Мы вытащили его, выкачали воду у него из горла, восстановили биение сердца и молились до тех пор, пока он не закашлялся и снова не начал дышать. И я видела, что проклятие дало трещину.

Мы запланировали исполнение ритуала на три следующие друг за другом ночи. На вторую ночь все шло так же, но как только его волосы коснулись поверхности воды, он сдавленно потребовал остановиться и сказал, что не вынесет этого еще раз. Он закричал, что я пытаюсь убить его из ревности. Иас засомневался. Я была потрясена, меня тошнило, но я заставила разум взять верх. Способ Арвол выбрал сам, и однажды это уже сработало… Я рыдала от страха за своих детей, от тщетности того, что мы подошли так близко, буквально на ширину ладони, к их спасению. От злости на его клевету. От того, что из-за его гордости мои надежды воспарили так высоко, а потом рухнули так низко из-за его слабости. – Она просто добавила: – Я верила в его оценку самого себя, как видите.

В ночи за стенами замка тонко и громко жужжали какие-то насекомые. Это было единственным звуком. Эрис забыл дышать. Его тело, наверное, стало отвыкать от этого. Интересно, через какое время он это заметит?

– Когда мы вытащили его во второй раз, он уже умер, и ни наши слезы, ни молитвы, ни сожаления и взаимные обвинения – а их и потом было немало – не вернули его к жизни. Иас наполовину решил, что обвинение в ревности, озвученное Арволом, было правдой; и даже я иногда соглашалась с этим. Вина лежала… на Иасе – за слабость и на мне – за нетерпение и отсутствие мудрости. Ведь если бы Иас встал против меня, я бы сдалась, и если бы я прислушалась к своему сердцу, а не к разуму, и дала бы Арволу больше времени, кто знает, может быть, через неделю к нему вернулась бы решимость? Теперь я этого никогда не узнаю. Боги покинули меня. Проклятие осталось неразрушенным, и его последствия оказались страшнее, чем когда бы то ни было. Так было до тех пор, пока новое поколение не произвело на свет другого человека, гораздо более подходящего для того, чтобы освободить мир от этого проклятия. – Она вздохнула. – Вот как получилось, что я убила вашего отца. Если вы действительно хотели это узнать.

Он долгое время молчал, забыв о дыхании, но наконец сказал:

– Леди, это не похоже на признание. Это обвинение.

Иста откинулась назад:

– Обвинение Арвола? Да, – медленно произнесла она, – и это тоже. Если бы он не вызвался, я бы не стала его упрекать. Если бы он умер при первой попытке, я бы решила, что это не по силам ни одному человеку или мой план просто провалился. Но то, что он показал, что такое возможно, а потом сдался… этого не выдержало мое сердце. Позже я узнала, что не такой смерти требовали боги. Никто не может заставить чью-то душу стать настолько широкой, чтобы впустить бога в мир, однако именно эта широта, а не просто смерть, и была нужна. Арвол ди Льютес был великим человеком. Но… недостаточно великим.

Он смотрел в темноту. Факел почти догорел, но наверху лестницы все еще мерцала свечка Лисс. Девушка сидела положив подбородок на руки, веки ее слипались; паж давно заснул, свернувшись калачиком на ее юбках.

– Если бы мой отец был жив, – сказал он наконец, – как вы думаете, он призвал бы меня к себе?

– Если бы он заставил свою душу быть настолько широкой, чтобы наш замысел удался, то, думаю, позже в ней нашлось бы достаточно места и для вас. Те души, что однажды вместили бога, никогда не схлопываются до прежних размеров, насколько я знаю. Если бы он даже не попытался… что ж, в то же время он никогда не был настолько малодушен, чтобы не рисковать. Поэтому не знаю.

– М-м-м. – Даже этот короткий звук тем не менее таил в себе боль. Эрис взглянул на небо, определяя по звездам время.

– Рейна, я не даю вам отправиться в постель.

Не наоборот ли? О чем он думает этими долгими, одинокими бессонными ночами? Тем не менее она поняла намек и поднялась. Эрис тоже встал, его боевое одеяние заскрипело.

Он взял ее за руку и отвесил полупоклон, коснувшись прохладным лбом внешней стороны ее ладони.

– Рейна, благодарю вас за этот похоронный венок из правды. Знаю, он стоил вам очень дорого.

– Он сплетен из засохшего и горького терновника. Хотела бы я вам преподнести последний дар получше.

«Я жажду этого всем своим раскалывающимся сердцем».

– Мне не нужны цветы помягче.

Лисс, увидев, что они пересекают двор, растолкала пажа и встала на вершине лестницы, чтобы принять Исту из рук Эриса. Эрис торжественно попрощался с ними и зашагал прочь, засыпающий паж потащился за ним. Эхо отдаляющихся шагов, доносившееся из арки, отдавалось в ушах Исты, словно приглушенный барабанный бой.

Иста долго не могла заснуть. Когда серый предрассветный свет стал проникать в комнату, она услышала на некотором отдалении стук и голоса, но усталость приковала ее к подушке. Рейна погрузилась в мрачный сон, где она сидела за столом рядом с леди Каттиларой. Марчесса, сиявшая фиолетовым светом, потчевала гостью до тех пор, пока Иста не почувствовала, что ее живот вот-вот лопнет, а потом стала топить ее разум в вине, так что вскоре Иста не могла подняться со стула, потому что конечности оказались парализованы.

И только гораздо более громкий стук в дверь спальни вывел ее из странного сонного заточения. Она с облегчением вздохнула, обнаружив, что находится в собственной кровати, а телу вернулись прежние пропорции и подвижность, если не считать того, что оно чувствует себя как угодно, но только не отдохнувшим. Судя по ярким полосам, просачивающимся сквозь ставни, на дворе уже день. Послышались шаги Лисс, а потом голоса: один глубокий и встревоженный, принадлежащий Фойксу, и другой – резкий, срывающийся от волнения, свойственного ди Кэйбону. Иста уже почти слезла с кровати и накинула черный халат, когда дверь, разделяющая спальни, открылась и Лисс просунула голову внутрь.

– Рейна, произошло нечто очень странное…

Иста проскользнула мимо нее. Фойкс уже был одет в голубой камзол, штаны и сапоги, меч тоже оказался при нем, лицо раскраснелось от напряжения; белая нижняя рубашка сидела на ди Кэйбоне косо, пуговицы не соответствовали петлям, на ногах вообще ничего не было.

– Рейна. – Фойкс склонил голову. – Вы видели что-нибудь или слышали какие-нибудь звуки со стороны покоев лорда Иллвина или на галерее сегодня на рассвете? Ваша спальня расположена ближе, чем наши.