Палата 6

– Здравствуйте, Григорий Олегович.

– Здрав…

– Мое почтение…

– Здр…

– Снимаю шляпу.

– З…

Я закружился в круговерти пациентов. Они тянули ко мне свои руки, что-то спрашивали…

– Григорий Олегович, замените вечерний аминазин на хлорпротиксен. У меня давление или рак. Каждое утро кровь в соплях.

– За решеткой вентиляции в палате спрятана серебряная корона, я…

– Меня Ирина Евгеньевна вчера за член схватила.

– Григорий Олегович, ну походатайствуйте на суде…

У больных до восьми утра завтрак и гигиенические процедуры, поэтому палаты открыты. Из-за того, что я старался попадать на работу раньше официального ее начала, я всегда вливался в эту праздничную феерию и, прежде чем добирался до кабинета, успевал услышать все актуальные новости. Социальное познание при шизофрении раньше вызывало во мне отклик в виде мурашек по спине, но теперь это стало обыденным, и я старался быстрее протолкнуться сквозь толпу в свой кабинет.

– За корону-то выпишите меня? – спросил один из моих любимых пациентов. Он подстроился под мой быстрый шаг и отгонял от меня других больных.

– Рано, Нострадамус. Суд не пропустит.

– Для суда у меня тоже подарок.

– Какой?

Он тронул меня за плечо, призывая притормозить, и заговорщически прошептал:

– Под каштаном немцы спрятали от Красной армии янтарный саркофаг…

– А в нём?

– Наградные кресты СС из белого золота.

– Запишись ко мне на беседу перед судом, – сказал я. – Там поговорим.

Нострадамус просиял:

– Спасибо, Григорий Олегович!

Пост дежурной медсестры. Рыжая женщина со страданиями от похмельного синдрома на лице оторвала взгляд от кроссворда и вымученно улыбнулась:

– Булыгин опять не спал ночью.

– Увеличьте азалептин на пятьдесят миллиграммов.

Медсестра взяла карандаш и медленно написала назначение. Рука у нее подрагивала.

– Медведеву запишите хлорпротиксен в минимальной дозировке на вечер, а Нострадамусу… – я предпочитал называть больных по прозвищам, если таковые имелись, – а Нострадамусу положите сто миллиграммов квентиакса, утром и в обед. Скажите, что это витамины для регидрации. Он такое любит.

Она всё записала и снова вымученно улыбнулась, будто раздвигала уголками губ подсыхающий цемент.

– Сегодня новенького привезут, – сказала она. – Из Орла. Вас вызвать в приёмное?

Я кивнул:

– Да. Кстати, Ирина Евгеньевна…

– Слушаю?

– Не устраивайте в моем отделении харассмент. Больным это вредно.

Я развернулся, не став смотреть, как наливаются кровью капилляры ее лица.

Перед кабинетом решил заглянуть в шестую палату. Подходя к ней, я услышал истошные вопли и перемежающийся психиатрическими терминами мат, который мог выдать только русский санитар. Вопли принадлежали Булыгину, мат – Толику. Я решил посмотреть.

При моем появлении всё смолкло, больные поспешно расселись по кроватям и сформировали на лицах выражение сосредоточенного, немного виноватого внимания, словно не они секунду назад дополняли перебранку сальным гулом. У них всегда такая реакция на врача: на меня смотрели тринадцать нашкодивших котят с физиономиями Чикатило.

У койки Булыгина стоял Толик, на его левой скуле синела гематома. Булыгин был привязан, и его лицо тоже освещалось фингалом. Я присел на его койку – прямо на пятно застиранного шоколада.

– Григорий Олегович! – от Булыги несло алкоголем. – Развяжите, пожалуйста, ни за что примотали.

– Вот, – Толик шмыгнул простуженным носом. – Драться кидался, ночью буянил.

От Толика тоже несло перегаром. Ещё более терпким: он пил постоянно.

– Ах ты сука! – заорал Булыгин. – Сам же мне в «козла» проиграл. А долг где?

– Видите, Григорий Олегович, – нервно пробормотал Толик. – Бредовые идеи.

При мне он явно чувствовал себя неуютно. Та глубинная поэзия хлесткой ругани, которую он умело изливал наедине с пациентами, в моем присутствии уступала место тревожности и имитации достойного заискивания перед начальством. Не знаю почему. Я никогда не отчитывал персонал за такие мелочи. Увольнять за обсценную лексику глупо – замены-то нет. Молодые не хотят трудиться в психиатрии в качестве работников среднего звена.

Я проверил вязки. Не спеша просунул указательный палец между веревкой и телом. Сначала ноги, руки, потом хомут. Булыгина скручивало, будто над ним проводили обряд экзорцизма. Он бесновался.

– Су-уки! На наши пенсии «мерседесов» понакупили, держите наше бабло под процентами, а выписка где? Где выписка, я спрашиваю?!

– Очень распространенное заблуждение, – сказал я, – проценты. Откуда вы это взяли? Каждая копейка хранится на вашей книжке и контролируется Минздравом. За махинации с ней придется платить дороже, чем она стоит. Намного дороже, – и я повернулся к Толику: – Перевяжите левую ногу – слишком туго затянуто. А хомут перефиксируйте. Пусть полежит пару дней.

Толик кинулся выполнять указание. Булыгин брыкался и орал – гневное «суки» чередовалось с плачущим «пожалуйста». Алкоголизация, снижение самокритики. Диссимиляция при вспышках бреда. До ремиссии здесь – как улитке до вершины Фудзиямы, и путь тернист.

Больные не любят вязки, это факт. Кажется, нет ничего сложного в том, чтобы полежать несколько дней в кровати. Однако особенности психики и побочные действия нейролептиков превращают это время в изощренную пытку. Проявляются доселе скрытые фобии, обостряется болезнь, пациента мучают панические атаки. Тахикардия, повышение температуры тела, вспышки агрессии – в таком состоянии пациенту очень легко потерять волю, поэтому приходится назначать сильные седативные средства.

– Внутримышечно аминазин, – сказал я. – Два куба, три раза в день, на двое суток.

Булыгин сдвинул брови в гримасе отчаяния.

– Ну Григорий Олегович… – заныл он. – Не надо, я всё осознал. Я буду работать с психологом… Пожалуйста, у меня давление… У вас больше не будет со мной проблем. Развяжите… – и гневно: – Развяжите! Су-у-у-ки!

– А ну словил тишину, пока я кляп не всунул, – шикнул на него Толик. Он чувствовал себя виноватым передо мной и хотел выслужиться.

– После уколов мерить давление, – я встал и стряхнул с халата налипший сор. – Кстати, Анатолий. От Булыги разит. По правилам я должен узнать, откуда он взял спиртное, а после оформить перевод в Орёл. Но я не буду этого делать, потому что тогда придется отправить вас туда в одном вагоне. И привязать на соседней койке. Работайте.

Судебную психиатрию на всех этапах, от экспертизы до амбулаторных точек лечения, можно сравнить с человеческим организмом. Как любой организм, наш обновляется, и как любой организм – частично. Если мозг в последние годы смог вымыть из себя все омертвевшие нейроны и создать новые синапсы, то сердце до сих пор стучит за счет кардиомиоцитов, которые помнят то забавное время, когда пациентам кололи в пятки скипидар.

Посмотрите на любую больницу: кабинет заведующего занимает тридцатилетний, полный амбиций доктор, в ординаторской из четырех врачей трое – не старше двадцати восьми лет. Пока они с оптимизмом смотрят в будущее, в сестринской распивают мутный самогон такие вот Толики и Ирины Евгеньевны, как будто законсервированные с тех дней, когда Бехтерев обращался в Совнарком.