Палата 6

Пять лет назад Отрыжка не имел ничего, сейчас у него есть и того меньше. Когда он освободится, всё, что у него останется, – это полуразрушенные лекарствами органы и усталые глаза на неизменно юношеском лице. И люди будут шарахаться от него во все стороны.

– Какой молодой…

Вошедшая в палату медсестра проверила капельницу, посмотрела на меня.

– Психический?

– Да.

Она устало вздохнула:

– Бедняга.

– На нём два трупа, – сказал я, мне нравилось наблюдать за реакциями на такую информацию.

Медсестра не особо отличалась от наших внешне, но выглядела непьющей. Скорее всего, у неё много внуков, она любит вязать спицами и смотреть Малышеву или Гузееву. Поэтому меня не удивил её ответ.

– Растущие в грязи дети – тоже цветы. Может, опасные, может, ужасные, но цветы.

– За цветами следует ухаживать, – проронил я.

– Воспитывать и любить, – добавила она.

Я кивнул и промолчал.

Многие думают, что будущее ребенка зависит от воспитания. Нет. Ни капли. Оно зависит от окружения. Это легко понять, проработав в любом месте, сквозь которое проходит поток правонарушителей. Мои пациенты попадали к нам в больницу с разными статьями, были из разных слоев общества, разного достатка, диапазон диагнозов тоже был разнообразен; их объединяла только грязь, в которой они росли. И не среда выбирала их, но сами они искали лужу, где можно изваляться.

Механизмы прихода человека к маргинальности в сознании большинства людей ошибочны. Многие думают, что за каждым углом ребёнка стережёт дилер, жаждущий продать ему немного наркотиков, порнографии, бунтарских идей, посадить на иглу. Фишка в том, что такое отношение к проблеме как раз и заполняет планету говном. Оно самовоспроизводится и покоряет новые и новые территории. Чистые клочки остались разве что в Гималаях, и то скоро и под древними камнями будут искать закладки дети тех, кто перебрался туда в поисках чистоты.

Не спрятаться. Мы сами создали эту среду. Остаётся ждать. Ждать, когда общество потребления разведет в ложке дозу для самого себя и сделает, наконец, золотой укол. Круг замкнется. Уроборос укусит свой хвост.

Отрыжка заворочался, прикрыл глаз:

– Когда я вернусь домой?

– Надеюсь, это был риторический вопрос?

***

По вечерам я откупоривал бутылку пафосного бурбона и смотрел американское кино. Это моя страсть: бурбон – с тех пор как слез с наркоты, кино – всю жизнь.

Я садился в кресло, ставил на столик лэптоп, бутылку, стакан, салфетки и погружался в свой идеальный мир, где любая банальность похожа на афоризм Шопенгауэра, а любой диалог звучит так, будто Сенека и Лао-цзы делят лошадей в салуне Дикого Запада. Я любил кино, она наполняло мою жизнь смыслом.

В тот вечер я смотрел «Джокера». Историю о пределе терпения, историю о пробуждении гнева. Сказку про гадкого утенка или лучше про унылый чертополох, расцветающий в опасную своей сексуальностью орхидею.

Я наполнял стакан «Джеком», выпивал залпом и растворялся в кино-алкогольных парах. Через полчаса ещё порцию. Так проходил мой обычный вечер.

Любой кассовый фильм наполняет меня откровениями, вселяет новые идеи. От «Джокера» я ожидал понимания механизмов зарождения бунта в душах несдержанной молодёжи. Хотелось своими глазами увидеть, как свобода, пусть и мнимая, продаётся за эпатажные жесты. Я не про героя фильма, конечно же, а имею в виду зрительские интерпретации загруженного в ленту посыла.

Но погрузиться в фильм до конца не получалось, голова была полна другим. Герой страдал, расцветал, уходил в закат по коридору психбольницы, оставляя за собой цепочку кровавых следов, а я прокручивал в голове прошедший день и почему-то сравнивал улыбку Джокера с той хмурой физиономией с фотокарточки из желтой папки.

Мы вернулись в нашу больницу только после ужина. Таксист попался из тех, которые скрипят зубами после моей реплики о двух трупах, даже не вникнув в контекст. Неудивительно, что он даже не дождался, пока из отделения выйдет санитар мне на помощь, – машина рванула с места, стоило хлопнуть дверцей.

«Дома» нас ждали, поэтому персонал был трезв и на своих местах. Обычно они начинали самогонный угар, когда кончался мой рабочий день – после четырёх. Теперь было уже семь часов вечера, но их лица были сосредоточенными. Приятно знать, что тебя уважают настолько, что готовы отложить вечеринку.

Конечно же, Отрыжку пришлось перевести в шестую палату и привязать. Он еле стоял на ногах и не сопротивлялся. Понимал, что виноват.

– Первый раз, малыш? – спросил я просто так. Толик тем временем завязывал Отрыжке вторую руку.

Отрыжка кивнул и вымученно улыбнулся. Я ожидал, что он попросит прощения, спросит, сколько дней предстоит лежать, но он лишь отвернулся и закрыл глаза. Кажется, сразу уснул.

– Хомут уберите. Достаточно четырех точек. И не затягивайте ноги слишком сильно.

Шестая палата заполнилась под завязку. Четырнадцать человек, которым требуется усиленное наблюдение…

Я огляделся. Больные наблюдали за происходящим, кто напряжённо, кто безразлично, кто изображал смирение, а кто-то вообще спал. Двое были привязаны. Я подошёл к койке Булыгина; он раскинулся в позе сломанной куклы, увитой хомутами, как виноградом. Оттянул ему веко – зрачок сужен до макового зёрнышка, результат смеси аминазина с азалептином. Значит, истерика по поводу тумбочки всё же была.

– Вечерний обход, док? – подал голос Нострадамус. Он лежал через койку и читал книгу в потрепанной красной обложке. Прищурившись, я прочёл название: «История КПСС».

– Можешь считать, что да, – ответил я. – Как вам новенький?

– Улёт, – восторженной модуляцией хриплого баритона ответил Нострадамус и погрузился обратно в книгу. Я решил понять это как «хорошо».

Новенький спал. Во сне люди не выглядят привлекательно, а когда спят на разложенных носилках – вдвойне. Из-под одеяла торчала обритая наголо голова, центр лба украшал засохший прыщ – как будто бинди. С другого конца одеяла торчали ноги в стянутых до кончиков пальцев черных носках, жёлтые пятки отражали свет энергосберегающей лампы.

Верхней половиной тела он спал на боку, но положение его ног указывало на параллельность позвоночника полу. Выглядело это так, будто под одеялом два разных человека; голова прилипла виском к подушке, плечо бугрилось ввысь, ноги же лежали ровно, кончики пальцев смотрели в потолок. Чтобы так спать, в районе пояса нужно сделать мощную скрутку. Неестественно.

В изголовье носилок стояло четыре пакета с личными вещами: Tommy Hilfiger, Levi's, «Спортмастер», Wildberries. Пухлые пакеты: одежда, еда, парфюм, книги – я провел небольшой шмон, оставивший во мне осадок неприязни к новенькому.