Палата 6

Нет, мне плевать на то, что у преступника в заключении есть доступ к хорошим вещам; такие, потеряв свободу, страдают больше неимущих. Меня коробит социальная пропасть, которая плохо влияет на тех, кто беднее: они будут испытывать зависть, а иногда и классовую ненависть. Один хорошо одевается и хорошо питается, другой сидит на гособеспечении, баланде и одевается в пижаму. Как тут привить сознательность?

– Паренёк в порядке, – сказал Нострадамус, заметив, что я не спешу покинуть палату. – Заехал – сразу колбасу модную об колено разбил, подарки всем раздал, – он сунул руку под подушку и вытащил белые носки Adidas. – Мне вот достались носочки молодёжные…

– Журналы с бабами дал полистать, – добавил ещё один больной из угла.

– Тебе лишь бы баб, Борода. Зубы вставь сначала.

– А чо зубы?

– Ничо. Пропил за чай зубы тухлые свои, – гнусавенько пропел Циклоп из другого угла.

– Не, ему их бабка выпердела! – крикнул Медведь.

– Смейтесь, смейтесь… Пожрёте с моё толчёного аминазина – посмотрю, что от ваших останется.

– Чистить вежей надо, тогда хорошо будет.

– Что за вежа?

– Говно свежее.

Палата номер шесть захохотала. Буллинг – любимое занятие в любых местах заключения. В больнице это одно из наилюбимейших занятий пациентов, во время которого они забывают даже про начальство. Я обожал эти редкие моменты, когда можно было в полной мере насладиться поэзией психиатрической грязи.

– Борода, а?

– Чо?

– Ты когда парашу по продолу несёшь, представляешь, что идёшь по деревне с бидоном молока?

Борода был флегматичным крестьянином и сейчас находился в ремиссии после брутального психоза. Вялая травля – отличная проверка его психики.

– А ты когда сосешь, представляешь леденец? А, петушок? – отмахнулся он.

Снова хохот. Луч внимания переместился на Циклопа – отстающего в развитии вора-рецидивиста. Катается по психбольницам с малолетки, не умеет читать и писать. Насчёт него у меня иллюзий нет, я держу его, как если бы он сидел в тюрьме. Таких рано или поздно приходится выписывать назад к водке, кражам какой-нибудь мелочи и возвращению сюда. И так снова и снова, пока нейролептики окончательно не убьют его мозг.

– Ты, бля, ведро с говном таскаешь, а базар по-блатному вести пытаешься, – вяло отреагировал Циклоп.

– Кo-ко, – забавно округлив губы, изрек Борода.

– Кo-ко-ко, – подхватила палата.

– Отъебитесь от пацана, – хохотнул Медведь. – Он может себе позволить за пачку чая на х** сесть, а у нас на это не хватит мужества.

– Мне твои шутки, что ремонт маршрутке. До п****.

– Это не шутки, мы встретились в Ми-и-шу-утке, – похоронным басом запел Борода.

– Данс-данс!

– Пыщ-пыщ.

Вечерние таблетки начали действовать. Блокада дофаминергической передачи заглушила бредовые концепции их сознания. Короткая перепалка затихла, замедлилась, будто песня в севшем плеере.

Я прокашлялся:

– Пора спать, ребятки.

Обо мне тут же вспомнили: тринадцать котят с физиономиями Чикатило виновато подняли головы.

– Новенького не обижайте, – сказал я.

– Не бу-удем, – дружное «му» моего детского сада.

Я кивнул Толику, он всё это время нервничал в стороне, не знал, как поступить: то ли орать на пациентов за неприемлемое поведение, то ли мне уши закрыть. Стыдно ему за них. И за медицину в целом.

– А новенький крутой, – сказал напоследок Нострадамус, когда я уже выходил из палаты. – Про Тимоти Лири задвигал. И про трансперсональную психологию. Говорил, что сознание не является результатом работы человеческого мозга. Типа, как видосы на Ютубе не являются продуктом экрана смартфона – их источник вовне.

– А ещё что рассказывал?

– Про бунт, революцию. Феминисток хвалил. Ругал Грету Тунберг…

– Занимательно. Всё?

– Нет, – Нострадамус покачал головой. – У меня предчувствие, что грядет что-то интересное. Я видел татуированных карликов и синее пламя.

Я внимательно посмотрел на него и вышел из палаты.

Налив в опустевший стакан немного виски, я закрыл лэптоп. Джокер расцвёл. Ради финала стоило посмотреть фильм до конца. «Долгий апогей сорванной резьбы», как пел Егор Летов.

Не знаю почему, но в тот вечер у меня зародились стойкие ассоциации между Джокером и новым пациентом. Это было удивительно, потому что обычно я ассоциировал понравившихся героев с самим собой. Мне нравилось некоторое время примерять на себя свежий образ, думать так же, как протагонист блокбастера, говорить его фразами. Кто-то периодически меняет свой имидж, я же менял модель мышления.

Но, похоже, я слишком стар, чтобы ассоциировать себя с Джокером.

Покинув палату, я направился в свой кабинет. На столе лежал конверт с делом новичка, на нём зелёная полоса.

Это было странно, потому что зелёная полоса на папке с анамнезом означает дезорганизацию, склонность к бунту. Новые больные прибывали в основном с полосами синего или красного цвета, то есть были склонными к суициду или к побегу. То, что парня привезли к нам из спец-интенсива, ни о чём не говорило. Режим назначают исходя из состава преступления, точнее – из опасности, которую преступление несёт обществу, а не исходя из особенностей личности преступника. Бунтари в психиатрии редкость. Этот был для меня первым.

С интересом я разорвал желтую бумагу. Под ней цветная папка. ФИО, дата рождения. Целый букет статей: покушение на убийство, причинение тяжкого вреда здоровью, хранение наркотиков, оружия, сопротивление правоохранительным органам, экстремизм.

Пробежал по диагонали историю. На удивление мало информации: 2014 год, Виктор Владимирович N в состоянии наркотического опьянения выходит голым на улицу, имея при себе спортивный арбалет и листовки с провокационными антиправительственными лозунгами. Разбрасывает листовки, стреляет в прохожих, призывает к свержению власти и к всеобщей амнистии. Всё. И ничего конкретного; такое впечатление, что следователь упражнялся в канцелярской стилистике – сухой текст на десять страниц.

Немногим более подробно окончание: при попытке задержания он ранил полицейского и скрылся. Задержали на следующий день. Куда ранил, как скрылся, где задержали, не сообщается, зато после этого следователь на двадцати страницах приводит результаты всех экспертиз: от дактилоскопической и баллистической до психиатрической. Я не стал копаться в остальных, открыв сразу психиатрическую.

Профессора тоже «порадовали»: в одном коротком абзаце умещались диагноз, симптоматика психоза и короткая заметка о перенесенной в детстве травме головы. В общем, кроме того, что парень страдает параноидальной шизофренией эпизодического типа, я не узнал абсолютно ничего. Паралогическая расшифровка русских пословиц не в счёт – паралогическое мышление характерно для большей части моих больных.

Переворачивая страницы, я всё больше и больше испытывал недоумение: больше половины документа занимала развернутая биография. Детский сад, школа, бесчисленные секции, показания друзей в формате интервью, тонны положительных характеристик… Такое невозможно собрать в рамках уголовного дела. У меня складывалось ощущение, что кто-то намеренно издевается надо мной.

Когда я дошёл до части, где было написано, что на момент задержания Виктор учился на втором курсе режиссерского факультета, на кафедре теории драматургии, мои брови были готовы сорваться в гиперпрыжок к Альфе Центавра. Я понимал, что не усну без беседы с ним.