Паломничество с оруженосцем

Они сели. Рядом стали садиться разбежавшиеся "перья". Стоногин с индианкой снова что-то наигрывали себе под нос, – видимо, собственного сочинения.

– Вы слишком все близко принимаете, – начал, прикасаясь к его локтю, Светозар. – Потом, вы делаете одну расхожую методологическую ошибку, свойственную м-м-м… всем самородкам. Вы смешиваете онтологию с этикой. Нельзя с нравственными мерками подходить к природе, космосу, социуму, который тоже часть косма. Они за гранью добра и зла, в нашем узком понимании. И все-таки там есть свое зло и свое добро – это хаос и гармония. В ходе восхождения от простого к сложному они достигли своей вершины в человеческой морали…

– С чего вы взяли, что я делаю эту ошибку? – прервал раздраженно майор.

– Ну-у.. Вы, кажется, сами вчера говорили – разве нет?.. Или ваш друг говорил?.. – немного смешался Самуил и тут же продолжал без тени смущения: – Не отрицаете же вы гармонию в природе? Посмотрите вокруг… (Он раскинул руки.) Все взаимосвязано, одно насквозь пронизано другим. Каждое звено цепи не может существовать без других звеньев. Как хорошо дышится: кажется, этот хвойный запах и есть бог, разлитый в природе!..

– Кто же отрицает гармонию, – сказал Андрей, он уже пришел в себя, и ему было стыдно, что он обидел таких милых, умных людей. – Гармония, конечно, есть – и дышится легко. А в "социуме" гармонии хоть отбавляй…

– Ну вот, наконец-то! Нет, бывают кризисы – бывают, но это болезни роста…

– …гармонии, где одни поедают других и лишь благодаря этому процветают. – Все-таки не мог обойтись майор без ложки дегтя. – Это ведь тоже гармония – для того, кто находится на вершине пищевой пирамиды… – Он заметил: несмотря на то, что Светозар пьет наравне с другими, но совсем не пьянеет, и запаха от него нет никакого. Андрей вспомнил, что наливал ученый себе из отдельной бутылки, которую ставил потом за пенек.

– Стоп-стоп-стоп,– поднял ладонь и наклонил лысину Светозар, словно и вправду останавливал кого-то. – Давайте разберемся. Мы опять допустили смешение онтологического с этическим… Никто никогда и не утверждал, что этот мир – верх совершенства. Эйнштейн продумывал эту проблему: мог или нет бог создать мир другим? И пришел к выводу, что не мог.

– Я тоже думаю, что не мог, – сказал Андрей.

– Почему? – искренне удивился ученый.

– Потому что он вовсе не бог…

– Опять двадцать пять! – воскликнул Светозар. – А вот красота, прекрасное? Не можете же вы отрицать прекрасное…

К ним подсел, подставив под себя ведро, Самков. От нетерпения он начал потирать слоновьи колени.

– А что, господа, – встрял писатель, понявший по последней фразе, что речь о прекрасном. – Что вы думаете о женской кьясоте? в чем, по-вашему, женская пьелесть?

– В нарушении "золотого сечения", – сказал серьезно Светозар.

– В нас самих, – усмехнулся Андрей.

– Вот сьязу видно: ничейта-то вы не понимаете в женской кьясоте! А я вам вот что откьёю: ни в гьязах, ни в гьюдях, ни в сечениях… Я сам недавно поняй. – Он поднял палец, большое, с детским пушком лицо его сияло плутоватым восторгом. – В диаметье вуйвы. Чем узе вуйвочка, тем зенсина пьекьяснее. Потому сто узенькая вуйва, "мышиный гьязок", пееносит нас сьязу в какое-то дикайское, звеиное сьядостастие…

– Ну, ты, Витенька, как что ляпнешь, так хоть стой, хоть падай! Да еще при дамах… – распрямился Светозар в негодовании. Вагинист захлопал себя по коленям и залился клокочущим, по-детски заразительным смехом. Несколько девушек, слышавшие его речь, сделали каменные лица.

Андрей встал и сказал, что уже поздно и ему пора.

– Где же поздно – уже рано! – воскликнул Светозар. – Да вы и дорогу впотьмах не найдете. Давайте рассвет встречать.

– Берегом дойду.

– Да по берегу тут идти, знаете сколько? Как раз к обеду придете.

– Я вот еще что хотел спросить, – повернулся к нему Андрей. – Откуда такие названия: "Осведомитель", "Графоман"?..

– А-а… Сначала подразумевалось, что они - нечто противоположное, хотя в действительности то самое и есть. Происходит как бы удвоение смысла – и соль в том, что они сами этого удвоения не замечают. Будете в городе, заходите в сентябре на семинар. Вы достаточно оригинально мыслите. – И Светозар вынул из кармана, и протянул Андрею визитную карточку.

Вагинист продолжал заливаться колокольчиком, Шкворень, как упал с бревна, так и заснул с торчащими вверх коленями, Макс спал на куче сумок и одеял. Телепоросенок показывал пантомиму. Он успел как-то моментально по-свински набраться. Еще минуту назад казался вполне вменяемым и вот сел перед догоравшим костром на стул, который специально привез с собой, и несколько раз уже чуть не упал с него. Это, по-видимому, и вызвало смех зрителей: что означала сама пантомима, понять было трудно. Он закидывал ногу на ногу и пытался изобразить, что завязывает шнурок, но начинал заваливаться набок, нога соскальзывала – все повторялось сызнова, и так до бесконечности.

Начался разброд и шатание. Все разошлись по парам и без пар. Стоногин исчез, его гитару кто-то с размаху повесил на сук обгоревшей сосны, пробив насквозь деку. Скво целовалась взасос с каким-то юнкором. Севина невеста тоже ушла с молодым литератором, самого Севы нигде не было видно. Не нашел Андрей и Зою.

У прогоревшего костра осталось человек шесть, они кутались в одеяла и сонно попивали радужный, со свинцовой пленкой чай, который разогрел на углях Светозар. Продолжалась затянувшаяся пантомима, артисту было уже безразлично, что про него все забыли. Наконец и он упал, уполз и захрапел на надувном матрасе.

На востоке начинало сереть. Вдруг синий, затянутый наполовину туманом бор озарился багровым заревом. Светозар, сидевший спиной к реке, вскинул руки и воскликнул в экзальтации:

– Вот и Отец наш пробудился от сна! Хотя нет, Он никогда не спит… – Он повернулся на восток: но солнце еще не появлялось над лесом. Яркий свет, озарявший и противоположный берег, шел откуда-то снизу.

– Там горит что-то! – воскликнули девушки сонными голосами, и все побежали к краю обрыва, из-за которого выбивался язык пламени.

Внизу полыхало два факела: "волга" была уже вся объята огнем, а у "десятки" пламя вырывалось из-под капота, из салона валил пока только дым. По берегу бежали двое мужчин, один без трусов, а другой в черном костюме, с горящим рукавом, – первый, очевидно, гнался за вторым. В стороне, забежав за куст, спешно одевалась голая девушка. Это была Зоя.

Убегавший скинул горящий пиджак и бросился в реку. Его преследователь тоже нырнул с разбегу, но захлебнулся, тут же вскочил и, откашлявшись, визгливо закричал:

– Я тебя все равно, гнида, достану! – Все узнали Стоногина. Он ополоснул лицо, вышел на берег и сел, обхватил руками голову.

Беглец в белой рубашке – теперь уже все в предрассветных сумерках разглядели, что это был Сева, – догреб кролем почти до середины протоки, перевернулся на спину и, проплывая мимо стоявших на косогоре, прокричал:

– Светозар, это – Солнцу, Ваалу!.. – Сквозь лес вдруг прорвался первый луч зари и окрасил нежно-розовым светом реку, другой берег и рубашку пловца.