Панцирь

Моды скрипели.

Я спросил:

— Прошлые хозяева не наказывали тебя за подобные речи?

— Прошлый, Соррен любил такое, — ответила, покачав головой. — Нравиться рваться беседы, спор под вино, после ночь, постель. Старик был хороший голова: нажива, змей, доброта — свой, ярость — чужой.

— И ты была “свой”?

— Все так.

— Ваши отбиться не смогли?

— Не смогли. Засада. Но одного из этих грязных, — кивнула на труп. — Закончили. Но их было больше. Разделились. Не все хотели дхала. Риск. Пустой. Спор. Шли у кого личное.

— А если по порядку?

— Меня взяли. Идти. Барабанщик. Торговля. Продать товар. Меня не купил. Купил вещи. Продал знание о пустом дхале. У них деньги. Разделили деньги. Разделились. Отряд. Тебе хорошо.

— Пустой дхал?

— Малый ранг, слабое имущество, разбит и слаб. Он такое имел.

— А говорил, что не грубит.

— Он всего лишь слабенький человек, Танцор, не суди его строго, — заступилась за Курта Желчь.

— Они, — вновь кивнула на ближайший труп. — Грязные, болтать о счете с дхалами. Брат, отец старшего закончились при одной такой встрече. Сказали — идем бить. Глупые. Дхалов не видеть.

— А ты “видеть”?

— Видеть.

— Где?

— Рынки. Бордели. Промысловики. Ходить. Оптимизма не вызывать. Хмуриться.

— Что ты имеешь в виду?

Пожала плечами:

— Слабость, грусть и злоба, припечатанная к рубцам, — она хлопнула по плечу, подразумевая иерархические ранги. — Ходят. Дикость и опасность. Неприятные. Ты хищник, герой или лиходей?

— Что?

— Каков ты?

— Тебе зачем?

Изумление искривило верхнюю часть ее лица:

— Адаптироваться.

— Для рабыни у тебя странный характер.

— Недавно раб. Били мало. Товар портить — не уважать отца, — пожала плечами. — Просто везло.

— Я займусь этими, — указал на ближайшее тело.

— Мне делать что?

— Заряжать огнестрелы умеешь?

— А батар умеет спариваться?

— Что?

— Что? — ее глаза широко раскрылись. — Батар умеет. И я умею.

— Перезаряди мушкет тощего, а мой там, — указал. — Тоже заряди. И пистолет того, плечистого, с раздробленной башкой.

Кивнула.

Желчь прошипела из наруча:

— Питомцы — излишество. Справедливость не одобряет.

Ответил ей:

— Это ты на ходу выдумываешь.

Рабыня сказала:

— Животные — хорошо.

— Как тебя звать?

— Яла.

— Я Танцор.

С самым серьёзным видом кивнула.

— Танцевать — хорошо. А обращать?

Нахмурился.

Наверное, имела в виду, как ко мне обращаться.

— Танцор.

И вновь кивок.

Предстоял обыск мертвых и пересчёт имущества.

Яла постелила один из маскхалатов возле саней, чтобы обеспечить в дальнейшем своей заднице комфорт. Принесла все оружие и заряды туда; с мальца стянула одежду — принарядилась.

На вид жалкий ребёнок, хотя ребёнком не являлась.

Все что нужно я рассмотрел сразу: болезненно тощая и миниатюрная, острые груди с большими ореолами сосков, узкие бёдра и узкие плечи.

Неприятные сочетания.

Жаль, конечно.

Расстроившись, покачал головой. Желчь заметила.

— Идиот, — хрипло рассмеялась. — За скотоложство Справедливость тебя бы с дерьмом сожрала.

— Она не зверь, Желчь, не утрируй.

Яла села на подготовленное место, баюкая тяжелый мушкет. Использовала шомпол. Заряжала, напевая себе под нос.

— По-крайней мере, думаю, — сказал без особой уверенности.

Желчь лишь сильнее засмеялась.

Не очень осмотрительное решение было подставлять спину, отдавать оружие, но ничего от нее не ждал.

Зачем пытаться убить, если я сам хотел даровать свободу?

Это ее выбор. Не мой.

Однако исключать вероятность иррациональных движений совсем — глупо. Поэтому все-таки оставался настороже.

***

Справились за полчаса, при этом лениво перекидывался фразами с Желчью.

В начале осмотрел сани.

Имущество на них были закрыто брезентом и плотно стянуто веревкой.

Разглядывая все это богатство, я не мог избежать уколов радости — они то и дело пробивалось, изливаясь чистой эмоцией и “царапая” основу.

И пусть.

Поверху лежали моток тонкой веревки и канат из нитей струнновика. Спереди — замызганный пенал набора для шитья, сумка с палаткой, три спальника и меховые рукавицы.

В центре, к низу, немного разной посуды, все самое необходимо на марше: котелок, пару мисок, кружек и столовых приборов. Еще тут находилась пищевая плита, работающая от хтона, мелкий бочонок, бурдюки с водой и кувшин со слабым алкоголем.

Тут же бумажный короб. Развернул — в нём рацион: полоски странного черного мяса, сухари, грибные брикеты из того, что в третью эпоху называлось “кровавиком”. Россыпью в тубусах: сухофрукты, мелкие сушенные грибы и овощи, рядом банка ореховой пасты.

В задней части саней — небольшая вязанка грибного хряща для растопки костра. Здесь же инструмент: топорик-лопатка, целиком сделанная из примитив-металла.

С внутренней стороны брезента глубокий карман. В нем — небольшой синеватый короб аптечки. Он вызвал эхо недоумения обилием всякой различной всячины: разноцветные аккуратные пилюли в углублениях. По бокам — целые упаковки бинтов, катушки нитей, иглы, винтовые турникеты, жгуты, имелось несколько брусков мыла.

В нижней части лежали мелкие инструменты: скальпели, раневые крючки, ножницы, широкие ножи, мелкие пилы и трепан.

С мусорщиков забрал: щит, простенький меч, самодельный ножик в ножнах, кольчугу, латную рукавицу и наруч, один чистый маскхалат; коробку с большими спичками, один хтон — тут же заряженный в пустующий сток-паз, огниво, кошель — сколько там, понятное дело, я определить не мог: три бумажки и шесть монет.

У громилы нашел часы, в серебряной основе и с цепочкой из примитив– металла. Их сразу же спрятал в один из карманов на патронташе.

Было у него также три собранных пули и четыре капсуля под пистолет.