Паноптикум

С усилием ворочая затекшими конечностями, Антигона поднялась с постели. Тело казалось закованным в железные доспехи. И болело – не физически, но… Просто болело. Боль эта была так велика, что убила бы все живое на земле, но не могла вырваться за пределы крошечной точки в пояснице, где застрял ключ, управляющий движениями куклы на сцене.

Ключ заставил Антигону повернуть голову. Осмотреть себя: на бедрах и руках красовались свежие, слегка поджившие полосы. Как наносила эти порезы, она не помнила.

Наверное, змея окрепла настолько, что смогла сама прокусить кожу.

Эта догадка странным образом успокаивала. Теперь списание платы будет осуществляться автоматически.

Рядом на кровати лежал ноутбук со скорбно склоненной крышкой. Антигона погладила тачпад, и на экране показалась старенькая запись из ее блога. В глубине кукольной души она скучала по Тоне – по ее жизни-сну, по ее безнадежно глупой и бесконечно мудрой юности. Все связи с жизнью «до» – до истины, до Антигоны – были порваны. Кроме одной.

Тоня завела блог в девятом классе. Делилась размышлениями о жизни и робкими стишками. Пыталась придать осмысленную форму пугающим процессам, что происходили у нее внутри. «Броуновское движение чувств», – так она называла это в своих записях.

Обнажать душу перед чужими людьми было страшно и приятно до легкой щекотки. Как и играть в рулетку: найдут ли родители блог? как отреагируют на прочитанное? Но родители ничего не искали, Илья тоже плевать хотел, что там сестра строчит за ноутбуком – «мелкая» наскучила старшему брату, едва ему исполнилось лет тринадцать. У блога было пару десятков читателей, да и те в последнее время не заглядывали.

С молчаливого согласия своего прежнего «Я» Антигона переняла обязанность вести электронную летопись их жизни, но летописец из нее вышел никудышный: мысли выпрыгивали из головы, не желая ровненьким рядком моститься в текст. Зато ей нравилось листать старые записи. Правда, иногда, измучившись болезненной ностальгией, Антигона принималась хаотично удалять посты, а потом рыдала, жалея, что потеряла часть себя. Порывалась даже снести весь блог, но замирала, наведя курсор на роковое «Удалить», и уплывала по волнам памяти, засыпая в обнимку с ноутбуком. Покончить с блогом навсегда Антигона так и не решилась. Примеряя старую кожу – сухую, тонкую, израненную, она вспоминала себя целой и полной слов. Новых-то внутри почти не рождалось, да и те, что приходили, были недоношенные и слабые.

Вдруг что-то подкатило к горлу рвотным позывом, скрутило внутренности. Больное, страшное. Но сильное.

Напиши меня. Вырви меня из себя.

Пальцы забегали по клавиатуре:

«снова бессонница

смахнет песок с лица

а мои легкие

слабокрохкие

жаждут как воздуха глотнуть лавы

извергшейся из Везувия

пытаясь выкашлять гной кровавый

кажется я обезумела

и пишу недостихами

прощайте

Бог с вами»

Антигона нажала «Опубликовать». Не перечитывая. Ее накрыла легкость с привкусом желчи, как после настоящей рвоты.

Выключив ноутбук и сменив пижаму на очередную гигантскую футболку на голое тело (кажется, это была Илюшина, с какого-то музыкального фестиваля), Антигона потопала вниз. Чуткие половицы реагировали скрипом на каждый шаг. В детстве она боялась бабушкиного дома. Большой и незнакомый, ветхий и потрепанный, он представлялся ей умирающим зверем – ослабевшим, но все еще опасным. Так и норовил подсунуть девочке под ноги то тумбочку с острым углом, то внезапную табуретку. Перед глазами всплыла картинка: маленькая Тоня ковыряется пальцами в грязных ворсинках ковра в гостиной, а бабушка Даша – такая же полумертвая, как ее дом, – лежит на диване, обложенная вышитыми подушками. От свалявшейся шерсти ковра пахло гнилью. От бабушки – густо и травянисто, как от чашки чая, но тоже с гнильцой. Тоня предчувствовала, что бабушка скоро умрет. Где-то в ней зияла рана, сквозь которую утекала жизнь. Может быть, бабушка умирала, потому что умирал дом? Может, наоборот, она отдала ему свои последние силы, чтобы дом, состоящий из одних прорех и трещин, протянул подольше? Дом пережил бабушку на много лет. И даже Антигону переживет, когда спектакль закончится, и ее уберут в коробку.

Ноги привели ее на кухню, и Антигона решила полюбопытствовать, что имеется из съестного. Склизкая овсянка, которую отец оставил в кастрюле на плите, аппетита не вызывала, поэтому выбор пал на буханку хлеба и банку вишневого варенья. Сделав бутерброд, она уселась на табуретку, только собиралась откусить, как уловила движение слева: кто-то наблюдал за ней из дверного проема. Не отец – он еще не мог вернуться, да и силуэт был изящнее. И не змея – та, в конце концов, рептилия, а это человек.

Боясь повернуть голову, Антигона рассматривала пришельца боковым зрением. Фигура приближалась, обретая четкость. Антигона выронила бутерброд из похолодевших пальцев. Забралась с ногами на табуретку и поджала колени. Закрыла глаза – для верности руками, как в детстве, когда играла в прятки.

– Здесь никого нет, никого нет, – повторяла она себе под нос.

Щеку обдало теплым дуновением воздуха.

– Никого нет…

– Почему ты боишься? – Голос раздался над самым ухом. – Посмотри на меня.

– Нет…

– Посмотри, прошу. Ты узнаешь меня. Ты уже узнаёшь, верно?

Это был ее собственный голос.

Антигона убрала руки от лица. К ней склонилось зеркальное отражение ее самой – нет, ее улучшенная копия. Нос потоньше, глаза побольше, лоб без единого прыщика, блестящие здоровые волосы. Словно ее ожившая фотография, отредактированная в фотошопе.

Одета гостья была в белоснежную тогу, волосы – скручены в небрежный узел и перетянуты на лбу лентой. Она улыбалась – ласково и печально. И Антигону осенило.

– Исмена. Сестра. – Она вскочила и кинулась той на шею. От Исмены пахло чистотой, зеленью и почему-то свежей типографской краской. Волшебное сочетание. – Ты вернулась.

– Я должна была вернуться. Тебе так плохо.

– Мы с отцом так давно в изгнании. Мы скучали. – Антигона все не могла выпустить сестру из объятий – сестру, которой у нее никогда не было, потерянную и найденную в одночасье. – Он будет счастлив тебя видеть. Ты дождешься его?

– Ты ведь знаешь, отец не увидит меня – он слеп. Так что не стоит говорить ему о моем визите, чтоб не расстраивать. – Исмена мягко отстранилась и предложила им присесть. Ее античный наряд был удивительно органичен в тесной захламленной кухоньке. Да и сама кухня преобразилась, будто сменились декорации: сквозь стены проглядывала тенистая роща, где росли лавр, виноград и маслины, где посланница с печальными вестями нагнала своего отца, Эдипа-изгнанника, и сопровождавшую его дочь – так написано в Книге Истины…

– Как там братья? – спросила Антигона.

– Бог весть… Но между ними страшное творится.

– Воюют?

– Воюют.

– Такие они, наши братья… Знаешь, для отца всегда существовал лишь один – спортсмен, трудяга. А второго, мятежника, он проклинал и не желал знать. А я люблю обоих, даже если они один… – Она нахмурилась, запутавшись, но Исмена все поняла и так. – Я так долго ждала тебя. С самого детства мечтала иметь сестру – моего духовного близнеца, чтобы понимала с полуслова, чтобы знала обо мне все… Почему ты не приходила раньше?