Папа сожрал меня, мать извела меня. Сказки на новый лад

— Ну что, — произнес Деда, — покедова.

— Я пока никуда не еду, — сказала я. Я по-прежнему обнимала Гэри. Прижимала его к себе так крепко, как затаиваю дух, когда иду мимо кладбища.

— Ты зачем так делаешь? — спросил Гэри.

— Что делаю?

— Затаиваешь дух, когда идешь мимо кладбища?

Я перевела взгляд на кучу. Тетя Роза с размаху прижала ко рту ладонь, чтобы приглушить смех, но она вообще не смеялась. Даже не улыбалась.

— Затем, что не хочу, — прошептала я, — чтобы призраки завидовали.

— Это не про тебя, — сказал Гэри, — а про меня и мой груз грез.

— Я знаю, Гэри.

— Я знаю, что знаешь, — сказал Гэри. Снял с жестянки несколько листиков и протянул мне. Я сунула в рот, пожевала и проглотила. Через месяц я забеременела.

На съемочной площадке я оставалась, пока не пришел муж, который черный, и меня не забрал.

* * *

Жил-был однажды очень старый человек с большими серыми глазами, который собрал все волшебные сказки, что только есть на всем белом свете. Сложил их в большой мешок и стал его носить от деревни к деревне. Кое-кто считал, что мешок набит золотом, другие — что костями, но все боялись спрашивать. Я это знаю, потому что этот самый старик с большими серыми глазами — мой прапрадед. Перед смертью он оставил мне этот мешок. Много лет я его не развязывала. Повесила его на дерево у себя во дворе. Сначала висел он дремотно, но годы вызверили его, и вскоре он уже неистово раскачивался, даже если не было ветра. Сквозь него начали пробиваться желтые зубки. Мешок я открыла лишь на свой семьдесят седьмой день рождения. То, что в нем оказалось, вас не поразит: хрустальные гробы, брюхо страшного серого волка, печи, дремучие леса, волшебные зеркала, люди, попавшиеся зверям вовнутрь, и лягушки, а также кошки, сотни туфелек и башмачков, и еще сверкающее море. А на самом дне мешка была девушка, которая когда-то очень-очень давно в одной далекой стране забеременела от того, что проглотила розовый лепесток. Я у нее спросила, кто она.

— До мешка? — переспросила она.

— Да, — сказала я, — до мешка.

Она мне рассказала, что до мешка она жила в сказке Джамбаттисты Базиле под названием «La Schiauottella». Я ей поверила, потому что она была хорошенькая и грустная.

— А хочешь знать, — спросила она, — на что похоже все, что есть в мешке, набитом сказками?

— Очень хочу, — ответила я. Она поднесла мою руку к своему животу.

— Оно как дома.

— Дома? — переспросила я. Как-то не очень понятно.

— Хранится, — пояснила она. — Мы либо внутри, либо снаружи.

— Кто? — спросила я.

— Мы, — ответила она. — Герои… — она покраснела, — …волшебных сказок. Мы либо внутри… — Она снова влезла в мешок. — Либо снаружи. — И вылезла из мешка. — Совсем как у тебя в истории про твоего братика Гэри, который снял кино, и что из этого вышло, — когда ты не на куче.

— На самом деле там не совсем я, — сказала я.

— Вот именно, — сказала она. — Ты вне себя.

Я заглянула в свою историю.

— У Гэри голова — в бумажном пакете!

— Ну вот, теперь соображаешь, — сказала она. — Даже гимно — хранилище, — пояснила девушка.

— Потому что Гэри хочет запечатлеть холокост? — спросила я.

— Вот именно, — сказала девушка — и хорошенькая, и грустная. — Волшебные сказки — они о причастности, а Мышка ничему не причастна.

— Я? — спросила я.

— Да, Мышка, — ответила девушка, — ты.

— Это потому, что я вышла за черного? — спросила я.

— Это не про тебя, — ответила девушка.

— А, ну да, — сказала я.

Девушка протянула мне розовый лепесток. Я сунула его в рот, пожевала и проглотила. Девять месяцев спустя я родила очень старого человека с большими серыми глазами.

— С. О. М.

Перевод с английского Максима Немцова

Эйми Бендер ВЛАДЫЧИЦА КРАСОК Франция. «Ослиная шкура» Шарля Перро

Мастерская у нас дорогая — я имею в виду: До-Ро-Гая, — да и как ей не быть такой, если нам заказывают одежду только той расцветки, какую можно встретить в природе. Вон герцогский сын пожелал получить туфли цвета камня, чтобы ходить в них по камням и не видеть собственных ног. Таков род его тщеславия — он не любит, когда и собственные ноги попадаются ему на глаза. Хочет, чтобы издали казалось, будто он плывет по воздуху, не касаясь земли ступнями. Но ведь камни-то, разумеется, многокрасочны. В них присутствуют тонкие оттенки цветов, не один только незатейливо серый, уж вы мне поверьте, и нужно правильно их сочетать, а просто всучить сыну герцога пару туфель прелестного серого тона — это не дело. И нам пришлось целой компанией отправиться в герцогство, три дня пути, вернуться оттуда с мешками камней, по которым ему предстояло ходить, и использовать их в ателье как прототипы. Я однажды пять часов провела, всего лишь глядя на камень, стараясь вникнуть в его цветовую гамму. А в голове моей так и стучало: серый, серый. Я вижу серый цвет.

Вообще говоря, мастерская наша изготавливает одежду и обувь, подошвы и каблуки, рубашки и куртки. Мы работаем с кожей, подбираем или ткем ткани и, даже если что-то делается нами не по особому заказу, одна пара обуви или одно платье могут стоить у нас столько же, сколько пони или купленный на рынке месячный запас продуктов. У большинства крестьян таких денег не водится и потому основные наши заказчики — особы королевской крови, да еще попадается иногда какой-нибудь странник, проезжавший через наш город и услышавший разговоры о нашем мастерстве. Ради этой пары туфель, герцогской, всем нашим портным и сапожникам, а их около двенадцати, пришлось трудиться круглыми сутками. Одному пришла в голову мысль истолочь камни и добавить частицы их в красильный лоток. Это нам помогло, но не сильно. Мы устраивали семинары по формированию зрительных образов, стараясь представить себе, что это такое — быть камнем, — а затем, посвятив час глубоким размышлениям и не менее глубокому дыханию, тихо возвращались по рабочим местам и пытались преобразовать родившиеся у нас идеи в решение о том, сколько времени надлежит провести туфлям в красильной ванне. Старались ощутить в камне всю мощь горы и встроить ее в наше изделие как неуловимый подтекст. И только потом, когда окраска туфель почти закончилась, и они приобрели прекрасный, чистый серый цвет, — но все-таки серый, — мы призвали Владычицу Красок.

Она жила в полумиле от нас. В коттедже за рощицей низкорослых дубов. Мы вызывали ее, посылая туда козла, потому что она не любила, когда ее беспокоили люди, а козел, притрусивший по дорожке и боднувший дверь коттеджа, был для нее привычным сигналом. Собственно, она-то наше ателье с мастерской и основала многие годы назад, но сама занималась лишь окончательной отделкой. Впрочем, ныне Владычице Красок нездоровилось. Последний наш заказ, сумочка герцогини, которой надлежало ничем не отличаться от только что расцветшей розы, отнял у нее много сил, она измучила себя размышлениями о розовом цвете и после несколько недель пролежала, набираясь сил, чего прежде никогда не случалось. Розовое, повторяла она, мечась в постели. Роды, любовь, румянец, поцелуи. У нее был сильнейший жар, она очень похудела. Вокруг глаз появились темные круги. Помимо всего прочего, младший брат ее страдал от ужасных болей в спине, не мог ни двигаться, ни работать и жил с ней — целыми днями лежал на кушетке. Да и старела она, самый талантливый, безусловно, человек королевства, не получивший никакого признания. Нам, портным и сапожникам, ее дарование известно, а королю? Горожанам? Она проходит меж них, как человек самый обычный, покупает на рынке помидоры, и никто не знает, что мир, который видит она, в тысячи раз подробнее и тоньше того, какой видим мы. Когда вы смотрите на помидор — да и я тоже, — вы, вероятно, видите нечто симпатично округлое, красное, с зеленым стебельком и свежим ароматом, очень вкусное, мягкое на ощупь. Когда же на помидор смотрит она, то видит оттенки голубого, бурого, желтого, видит изгибы, зеленую плеть, на которой он рос и, пожалуй, может даже, взвесив его на ладони, сказать, сколько в нем семечек.

Итак, мы послали козла, а когда она пришла вместе с ним в ателье, как раз закончили четвертую окраску туфель. Они подсыхали на коврике и выглядели очень неплохо. Я сказала Черил, что ее вживание в образ горы несомненно нам помогло: серый цвет получился более глубоким, насыщенным, чем я ожидала. Черил зарумянилась. Она у нас очень милая. Еще я сказала, что мысль Эдвина — добавить в краску немного каменной крошки — оказалась очень разумной, дала грубоватую текстуру. Довольный Эдвин лягнул ножку табурета. Сама-то я мало что сделала — я не самая искусная из наших мастериц, но люблю, увидев хорошую работу, похвалить ее. Дело однако в том, что после всех наших тяжких трудов и попыток дойти до самой сути, у нас получились очень красивые, но просто-напросто серые туфли. Любой нормальный человек полюбил бы их всей душой, если, конечно, не питал бы тщеславной потребности ходить на невидимых ногах.

Владычица Красок принесла с собой холщовый футляр, прошитый синими нитями. В лице ее читалось изнурение. Она кивком поздоровалась с нами, постояла у стола, на котором подсыхали, сочась краской, туфли.

Очень хорошая работа, сказала она. Заправлявшая покраской Эстер присела в реверансе.

Мы сдобрили краску каменной пылью, сообщила она.

Прекрасная мысль, сказала Владычица Красок.

Эдвин, стоявший за своим столом, изобразил пару коленцев веселой пляски.

Козел устроился в углу на подушке и принялся подъедать ее начинку.