Папа. Мозаика прямого набора

Давно уже Данил заметил за собой эту способность – через какое-то время работа становилась не в тягость, не отмечалась в сознании, если занять свои мысли чем-то интересным. Сам же он в такие минуты любил что-то вспоминать или о чём-либо размышлять на будущее.

Николай Данилович прошёл на дальний конец луга, – так, что до него было не докричаться. Внука оставил по сю сторону делянки и приступил к работе, двигаясь навстречу.

«Коровам нужна трава. Поэтому я здесь. Зимой травы не бывает, поэтому её нужно заготавливать. Неужто стоит так напрягаться из-за коров? Вообще-то, коровы дают молоко, для этого их и держат. Чтобы в доме всегда были молоко, творог, масло, сметана и сыр. Ну и подумаешь! Велико ли удовольствие? Неужели из-за сметаны мне сейчас приходится так тяжело?» – все эти объяснения не нравились мальцу.

Как ни старался он отыскать для себя весомую первопричину страды, он всё время упирался в неприемлемое. Все найденные им объяснения не давали того желаемого, искомого, что могло бы затмить собою и жару, и постоянно чесавшееся от пыли тело, и тяжёлое физическое напряжение.

В конце концов, он нашёл другой, – единственный весомый, на его взгляд, – мотив: помочь дедушке. «Ему тяжело, а со мной – чуть-чуть легче». Такой довод так понравился мальчику, что он стал собой немножко гордиться. «Даже – продолжал думать он, – если сено пропадёт под дождём, и мы не сумеем его вовремя просушить, и даже если коровам оно не понравится, то всё равно моя работа – она не зря!».

За такими мыслями он перевернул два валка. Размышления прервал силуэт человека, спускавшегося пешим с дальней стороны склона, – прямо в балку. Мальчик оставил вилы и двинулся в сторону дедушки. Тот различил в человеке своего знакомца, и уже скоро все втроём приветствовали друг друга.

– А! Семён… Да как же ты забрёл так от дома?

– Травок к чаю ходил собирать, Николай Данилович. За Стародворцовским был. Вышел вчера после обеда, да вечером под дождь попал. Переночевал, где случилось, а теперь вот домой возвращаюсь. А вы что же, когда скирдовать собираетесь?

– Бог даст, после Петрова поста и сложим. Вон, какой помощник вырос! – сказал дед, кивая головой в сторону внука, – А и что же там, Семён? Под горой тоже, значит, дожди прошли?

– Прошли, Николай Данилович. Да такие травы Божьи поднялись! Погляди-кось, полный мешок собрал – похвалялся тот, присев на корточки и разводя кулисы холщовой сумки.

Показывая соседу содержимое мешка, Семён радовался, чисто дитя:

– Тут у меня и донник, и мелисса, душица тоже… Да там такое разнотравье! Пожалуйте к чаю вечером – уж я заварю-у-у!..

Вдруг он прервался, наспех завязывая мешок, и с беспокойством спросил, поглядывая снизу вверх то на Николая Даниловича, то на мальчика:

– А вы с чего же это, Николай Данилович, не боитесь дождя-то? Вишь, как парит?! Небось, к вечеру снова зарядит, – тут он поднялся с кортов и убрал мешок за спину.

– А что делать, Виталич? Не оставлять же его гнить за здорово живёшь. Оно, может, и обойдётся ещё…

– Ну, а вилы-то есть ещё одни? Нет, – так я скоро: отнесу поклажу, да и вернусь с инструментом. Пособлю по-добрососедски!

– Глянь в кузове. На том спасибо, Семён. А то, боюсь, не управимся мы с внуком вдвоём. Хотел сегодня ещё по овражкам косить, да вряд ли поспеем.

Дальше работали в шесть рук, и уже к обеду большая часть сена в валках была перевёрнута. Те из них, которые вышли из под вил первыми, просохли, и Николай Данилович с Семёном принялись копнить.

Когда солнце минуло зенит, сосед воткнул вилы в одну из копёнок и присел отдохнуть в её тени. Из-за сена его было не видать. Мальчик нашёл это достаточным поводом, чтобы и самому полениться в тени грузовика.

Там, из-под плюшки сена, он достал уже тёплую воду, упал на землю и с жадностью влил в себя полбутылки. Вставать не хотелось. Но, глядя на своего дедушку, не останавливающегося ни на минуту, ребёнок испытал угрызения совести и через силу поднялся с земли, взял вилы и двинулся на другой конец луга – там оставались несколько валков, которые он начал и не закончил.

Снова втягивался в работу нехотя.

Вместе с тем к машине направился и Николай Данилович – взмокший, пыльный. Облокотил вилы о борт грузовика, открыл двери со стороны водителя и пролез по пояс в кабину. Оттуда просыпалась знакомая Данилу брань. Дед со снедью, завёрнутою в клетчатый утиральник, вылез из кабины и разложил на траве хлеб с молоком. Мальчик, завидев это всё, с радостью бросил инструмент и побежал обратно к машине.

– Хватай, народ, что Бог послал! Ужин не нужен, – был бы обед дружен.

– Дай Бог здоровья твоей хозяйке, Николай Данилович! – поблагодарил Семён, присаживаясь поближе к мальчику. Тут же отломил краюху пшеничного хлеба и отправил его в рот.

– Да что ты, Семён!? Хозяйка и знать не знает, что я харчи дома забыл. Кабы увидала б, чем я тут внука кормлю – о то б прошлась по старым ушам всеми бранными именами существительными и прилагательными в совокупности.

– Да фто ф так, Данилыш?, – сосед уже забил рот хлебом, прожёвывая с трудом.

– Да вот спроси! Пока овец выгнал с утра, пока управился с остальной тварью, да и забыл, что Люба наготовила нам с внуком целый куль. То-то мне хозяйка сегодня попеняет…

Тут мальчик подавился и закашлял.

– Да что ж ты… жевать разучился, что ли?! – разозлился старик, – Не спеши! Ведь удушишься! – и протянул внуку трёхлитровый баллон молока.

Так они и пообедали хлебом, который вчера на зорьке спекла Любовь Сергеевна, и запили вечерним молоком. Банка была одна на троих, поэтому пили по очереди. На стекле у горловины, с внутренней стороны баллона, обильно насели сливки. Молоко проливалось с уголков рта по щекам, шее и грязной коже на груди, оставляя белые бороздки.

Довольные, отдохнувшие едоки ленно поднимались от родительницы-земли и расходились в разные стороны яра. Семён в пути что-то насвистывал, а затем и вовсе запел, видимо, подбадривая свои силы:

– Ой, з-за гори камяноi голуби лiтають. Не зазна-а-ала розкошоньки, – вже лiта-а-а мина-ааю-уть…

Так, или почти так, день отходил, уступая место вечеру. Мальчика радовало, что оставалось совсем немного – он продолжал переворачивать сено, иногда отвлекаясь на землянику, которая росла на лугу в изобилии и хорошо просматривалась в скошенной траве. Чем менее оставалось работы, тем явственнее он чувствовал необъяснимую радость и прилив сил. В конце концов, Данил ощутил необъяснимый подъём и сделал больше, чем от него ожидали взрослые: покончив с валками, он сменил вилы на косу и принялся за траву, которая росла у подножия.

На обратном пути небо стало заволакивать тучами, а далеко на востоке вообще чернело что-то страшное. Неожиданно и смачно распластались по лобовому стеклу первые, крупные капли.

– Глянь, Николай Данилович, никак снова дождь! – сказал Семён, показывая в сторону тёмного неба.

– Видать, не миновать Божьей милости, – ответил дед, отмечая огромные и пыльные кляксы, расползающиеся пауками по стеклу.

– Что ж, оно и хорошо, что успели скопнить. Николай Данилович, а и возьмите меня завтра с собой на покос! За один день справимся, а дня через три и копните, а?