Парад планет
Шрифт:
— Синапсы вегетативной нервной системы, синаптическая задержка, синаптические бляшки!
А грибок-боровичок свое:
— Синаптические потенциалы, синаптический ответ!
Академик Мастодонтов-Рапальский поправил пальцем золотое пенсне и с большим достоинством заявил:
— В исследования на пиявке с помощью физиологических методов…
А старший куда пошлют поднял вверх вилы, как главный свой аргумент, и изрек:
— В исследованиях над сиамской кошкой обнаружили нейроны в средней полосе латерального коленчатого тела…
Вот так в коровнике разговаривали старший куда пошлют и маститый академик Мастодонтов-Рапальский. Из их уст знай себе сыпались всякие там ацетилхолиновые шумы, волокна с ядерной сумкой,
И хотя маститый Мастодонтов-Рапальский привык никогда и ничему не удивляться, но тут, в яблоневском коровнике, вынужден был отказаться от своей олимпийской невозмутимости. Академик с изумлением смотрел на невзрачного грибка-боровичка и на вилы в его жилистых, натруженных руках.
— Скажите, Хома Хомович, — спросил не без невольной льстивой дрожи в голосе, — как вы, работая около колхозной скотины, смогли так глубоко проникнуть в тайны сверхсложных клеток, мозговой оболочки, фузимоторных волокон? Ведь вы лишены и лаборатории, и специального оборудования… Да вы знаете больше, чем многие ученые, вместе взятые! И зачем вам, Хома Хомович, в вашей работе на ферме такие глубокие знания?
— Эх, вы! — только и сказал старший куда пошлют укоризненно. И лицо его приобрело такое выражение, будто человек хотел сказать: «А еще в шляпе!» Поскольку в этот летний день академик был не в шляпе, а сиял идеально блестящей лысиной, то Хома удержался от такого сакраментального возгласа и произнес после небольшой паузы: — Я академий не заканчивал, а все эти знания впитывал с молоком матери. И между прочим, знание синапсов возбуждения или синапсов торможения, механорецепторов или метода сахарного мостика, нейрофиламентов или денервации помогают мне в работе вот тут, возле скотины! Хоть вы и академик и бывали в Оксфорде, а от жизни отстали, не знаете, что теперь без таких знаний вряд ли обойдешься на высокопроизводительной животноводческой ферме, на тракторе или комбайне.
Выслушав старшего куда пошлют, академик Мастодонтов-Рапальский понял, что и вправду отстал от жизни, что вплоть до нынешнего дня имел смутное представление о научном арсенале рядового колхозника из «Барвинка». И конечно же, есть определенная закономерность в том, что они, новоиспеченные шефы, помогают сегодня в ходе сельскохозяйственных работ в Яблоневке, таким образом соединяя науку с жизнью, которая, как выясняется, ой как далеко ушла вперед. И он с неуклюжей старательностью вновь принялся орудовать вилами, отгребая навоз и истолченную солому.
— Ну, вижу, дай вам только пест, вы и окна повыбиваете, — упрекнул его грибок-боровичок.
— Добрая кума, да только нет ума, — ответствовал академик, незаметно для самого себя уже почерпнув кое-что из бездонного кладезя яблоневских присказок, пословиц и прочей народной мудрости. И принялся задабривать своего наставника: — Но лучше с вами, Хома Хомович, два раза потерять, чем со мною один раз найти, эге?
— Кто ведает! — рассудительно сказал старший куда пошлют. — Но, может, и правда — лучше со мною в пекле, чем с вами в раю. Видно, ни в Оксфорде, ни в Кембридже вас такому простенькому делу, как отгребание навоза, не учили, поэтому поучитесь в Яблоневке, эта наука еще понадобится на старости лет, потом еще и другим академикам передадите, которые бы и рады косить, да некому за ними косу носить.
— Ибо по простоте своей люди и пропадают, — согласился маститый Мастодонтов-Рапальский. Вилы он старался удержать одной рукой, потому что другой хватался за золотое пенсне, которое спадало с переносицы крючковатого носа. — Вот вам,
Хома Хомович, помогает, а мне почему-то совсем не помогает моя осведомленность в области тормозящих нейронов, рецептивных полей, синаптических передач…— Не скажите! — возразил старший куда пошлют и поморщился так, как порою святой от святого морщится. — Без этих знаний вот тут, в коровнике, за вас, может, не дали бы и печеной луковицы.
Хорошо, что грибку-боровичку попался такой старательный шеф, как академик Мастодонтов-Рапальский. Конечно, в первый его приезд в колхоз у этого прославленного авторитета не все еще получалось с вилами и уборкой навоза, но разве найдется такой смельчак, который будет утверждать, что у академика таки ничего не выйдет и спустя несколько лет после начала его шефской работы в колхозе? Но, к сожалению, не все среди приехавших шефов отличались таким усердием и скромностью, как Мастодонтов-Рапальский.
Какой-то другой академик носил охапками сено и засыпал его в ясли для скотины. Щуплый, будто младенцем ни разу не нюхал материнского молока, с голубой бархатной шапочкой на голове, которая походила на чурку для игры в рюхи, этот академик пронзал каждого своими золотистыми, полными негодования глазами, напоминавшими монеты царской чеканки. Маститый Мастодонтов-Рапальский шепотом сказал старшему куда пошлют, что золотоглазый в бархатной шапочке — знаменитый востоковед, часто выезжает в арабские страны, принимает участие в каких-то древних раскопках на берегах Мертвого моря, написал ценные труды об уникальных и редкостных монетах династий Саманидов, Тимуридов, Шейбанидов, способен часами анализировать традиционные версии сюжета о Юсуфе и Залихе в пуштунской литературе, может в самозабвении на память цитировать Османские судебные документы любого столетия. Конечно, сено из его рук высыпается и он не умеет еще пройти как следует по коровнику, но пусть старший куда пошлют не сомневается в том, что золотоглазого в бархатной шапочке знают почти все тюркологи мира. Видимо, в глазах Хомы промелькнула тень сомнения или недоверия к услышанному, ибо маститый Мастодонтов-Рапальский проворно подскочил-к «знаменитому востоковеду», что-то шепнул на ухо — и у того от возмущения прибавилось золота в каждом глазу по меньшей мере унций на тридцать-сорок. Путаясь тоненькими ножками в соломенной подстилке для коров, он подошел к грибку-боровичку и отрекомендовался: «Иона Исаевич Короглы». Рука, которую пожал грибок-боровичок, была твердой, маленькой и круглой, словно медная фельса, то есть монета. А потом он заговорил на арабском языке, причудливо округляя или вытягивая в трубочку румяные, будто персики, губы. Когда Иона Исаевич Короглы замолчал, старший куда пошлют сказал с усмешкой:
— Извините, что я немножко засомневался в вашей учености, но после того, как вы мастерски прочитали газель из парижской рукописи Дивана, которая принадлежит несравненному Бабуру, я уже нисколько не сомневаюсь в вашей эрудиции.
У бедного Короглы от удивления лицо стало такое, будто он только сейчас понял, что приехал в Яблоневку в большом сапоге на левой ноге, а малый сапог забыл дома под лавкой, и его золотистые очи округлились как поросячий хвостик. Грибок-боровичок как ни в чем не бывало принялся переводить газель Бабура:
С тех пор, как это лицо и эти косы заполонили мое сердце, и днем нет для меня покоя, и ночью нет для меня сна. В какую сторону я ни пойду, рядом со мною идет страдание, куда бы я ни направился, навстречу мне идет горе. Сотни мук и унижений изведав, тысячи страданий и печалей изведав, покоя мало изведав — такой, как я, есть где-нибудь еще? Разлука с солнцеликой, боль от этой непоправимой беды разожгли в моем сердце огонь, затопили мою душу водою. Как бы ни было тяжко, не говори людям про свою боль, потому что твой плач, о Бабур, для людей — смех.