Парад планет

Академик Мастодонтов-Рапальский, которого старший куда пошлют уже успел очаровать раньше, смотрел ему прямехонько в рот, пока из этого рта вылетали все новые и новые бейты — от первого до последнего. Академик Короглы еще не догадывался, что за этим грибком-боровичком кроется сила, способная и мертвого из могилы поднять, поэтому лишь ошалело хлопал глазами.

— Эту газель Бабур написал размером хазадж-и мусаман-и ахраб, — сказал Иона Исаевич, немного приходя в себя, но еще не ведая, что с грибком-боровичком тягаться — как с лихой бедою. — В первом бейте слова-антонимы «день» и «ночь» сообщают антитетичность выражения…

— Эге ж, Иона Исаевич, — не очень вежливо перебил его старший куда пошлют, которому до сего дня не выпадало еще так близко общаться с академиками в коровнике. — А уже в пятом бейте, который завершает газель, Бабур выразил антитезу словами-антонимами «твой плач» и «смех»…

Сбитый с толку Короглы (язычок его, видать, любил вскочить, перескочить и хвостика не замочить) быстро заговорил про ряд семантических противопоставлений в этой газели, о том, что они свойственны для многих дуалистических мифологий, характерных для архаических периодов развития общественных структур. А Хома (с великой уверенностью в том, что и на панихиде был, и в кадило дул) не остался в долгу перед академиком: быстро заговорил о бинарной логике мышления на основе тотемических представлений, о руническом письме, о парных антитетичных словосочетаниях ради стилистического приема.

Слушая тонкие, квалифицированные рассуждения старшего куда пошлют о первом бейте пятой газели Бабура из его парижской рукописи Дивана, ссылки на авторитетные имена Алишера Навои, Самойловича, Благова, Мелетинского, Золотарева и других, академик Иона Исаевич то синел, то зеленел, охваченный неожиданной завистью и страстным желанием, чтобы грибок-боровичок в подтверждение своих мыслей сослался и на его имя. Но Хома не спешил ссылаться на имя Короглы, с которым он вел ученую беседу в яблоневском коровнике, не пытался даже стать с ним на одну доску, а упрямо подчеркивал свою большую осведомленность, более широкую эрудицию.

Наверное, этот турнир двух любомудров продолжался бы еще долго, да только в коровнике появилась хмурая фигура зоотехника Трофима Невечери.

— А чего это вы, хлопцы, сгрудились, будто хлебы в печи? — спросил зоотехник Невечеря. — А чего это вы тары-бары разводите, тогда как свиньи забрались в репу? А чего это вы пихаете работу, как слепой торбу? В академиях своих на одно слово будете отвечать сотней, а тут работать надо. Ишь какие собрались: даже Хома из-за вас лишился ума, а ведь на нем вся ферма держалась. Да вы, вижу, такие славные шефы, что если бы выглянули в окно, то яблоневские собаки три дня брехали б на него!

Мастодонтов-Рапальский быстренько за вилы ухватился, Иона Исаевич побежал за сеном, а для Хомы тоже работа нашлась: осуществляя общее руководство академиками, он то руки засовывал в карманы, то поплевывал сквозь зубы.

Слава о грибке-боровичке, который умом и эрудицией превзошел Мастодонтова-Рапальского и Короглы (хоть они были специалистами и в различных областях науки) быстро распространилась среди приехавших шефов. Очевидно, эти слухи разносил не столько Короглы, которого публично опозорили, сколько Мастодонтов-Рапальский, который нашел себе достойного собеседника в благословенной Яблоневке. И когда заморенный грибок-боровичок, управившись со скотиной, вышел из фермы на колхозное подворье, тут уже его поджидала заинтересованная толпа самых выдающихся умов столицы.

Академики смотрели на старшего куда пошлют так, будто нашли пятак, и крутят его так и сяк, не зная, как поделить этот пятак. В их группе золотоглазый Иона Исаевич походил на рыжую мышь. Мастодонтов-Рапальский хорохорился, и глаза его играли, словно два осенних задиристых петушка. Кое-кто морщился так, будто в позапрошлый год весь вымок насквозь, кое-кто сутулился, словно в детстве обморозился, как утка на льду, кое-кто глядел насупленно, будто ему прямо с утра на заседании какого-то ученого совета утерли нос. Грибок-боровичок веселым гоголем оглядел оторопевшую компанию академиков и сразу почувствовал их глубокое недоверие к себе — такое глубокое, что жабе по око.

— Чего вы, хлопцы, смотрите как ошпаренные? — искренне поинтересовался Хома. — Не можете никак набрести на свою стежку?

А поскольку академики онемели от радости, впервые так близко увидев старшего куда пошлют, он взял нить беседы в свои руки, стал их подбадривать:

— Ей-богу, вот вам крест! Как сироты, на каких свет стоит, ибо они лишь рождаются, но не умирают. Как сироты, что и горбатые, и брюхатые, а едят как богатые. Не горюйте, хлопцы, потому как от каждой яблоневской хаты по нитке — вот уже одной сиротине и сорочка, а когда сорочка белая, вот тебе, сиротине, и пасха!

Академики слушали открыв рты, будто грибок-боровичок ловко крутил перед ними кота за хвост.

А был в их компании Аполлон Кондратьевич Козак-Мамарыго, большой спец в области технических наук. Изучив в технических науках буквально все, Козак-Мамарыго в порядке хобби заинтересовался медициной, генетикой, архитектурой, живописью, музыкой, историей народности майя, римским правом, японскими опахалами из рисовой соломки, горловым пением, так называемыми выходами человека в астрал, древнеегипетскими папирусами, жаргонной лексикой одесских биндюжников и так далее. Аполлон Кондратьевич Козак-Мамарыго носил сорочку-вышиванку, полотняные штаны, крашенные бузиновыми чернилами, а также французский слуховой аппарат. Эге ж, Козак-Мамарыго был глуховат, и слуховой аппарат он получил в подарок от марсельских докеров… собственно, не совсем от марсельских докеров, а от внебрачного сына своей второй жены, с которой состоял в гражданском браке. Внебрачный сын, будучи знаменитым футболистом, купил этот слуховой аппарат в Марселе, куда ездил на матч в рамках официального европейского турнира. Но ведь не мог Аполлон Кондратьевич сказать своим высоколобым коллегам, что достал иноземный слуховой аппарат таким простым путем, потому-то и заявлял гордо, что аппарат ему подарили марсельские докеры, хотя уклончиво помалкивал, когда спрашивали, где и когда ему довелось встречаться с ними…

Наделенный мегатоннами врожденного и приобретенного в академической среде апломба, Аполлон Кондратьевич Козак-Мамарыго смотрел на грибка-боровичка так, будто увидел злодея, который украл, да еще и концы в воду сховал. Хома поймал в толпе шефов-академиков этот взгляд, доброжелательно подмигнул ученому в полотняной вышиванке и в полотняных штанах, крашенных бузиной.

— А чего вы, дядько, так смотрите, будто углядели десятую воду на киселе?

Вы бы видели, как от этого невинного вопроса взвился академик Аполлон Кондратьевич Козак-Мамарыго! Потемнев лицом так, будто вот тут, возле яблоневского коровника, из его кармана украли спасибо, он вознамерился смешать грибка-боровичка с грязью, а потому и засыпал колхозника градом вопросов. Эге ж, если уж такой великомудрый, если приобрел такую славу среди моих коллег, то отвечай! Что будет, если коротконогого полосатого петуха скрестить с коротконогой черной курицей? Какие уродятся цыплята от черного петуха с листовидным гребнем и от рябой курицы тоже с листовидным гребнем? Если у нормальной женщины есть брат-дальтоник, может ли у нее родиться сын с цветной слепотой? Если поженятся здоровый мужчина и здоровая женщина, может ли у них родиться сын, больной гемофилией? Если отец и сын в семье гемофилики и оба кареглазые, а у матери нормальная свертываемость крови и она голубоглаза, передадутся ли сыну приметы отца? А если скрестить белоглазую серотелую самку дрозофилы с красноглазым чернотелым самцом?..

Вечернее солнце смеялось в глубине зрачков старшего куда пошлют.

— А позвольте встречный вопрос? — весело отмахнулся Хома, все же польщенный тем, что к нему обращаются с такими мудреными проблемами. — А какой компот уродится от белого налива и палевой сливы?

Академик Короглы передернулся, будто шар на него бросили, академик Мастодонтов-Рапальский заулыбался, будто прятался от смерти, а смерть его все-таки разыскала, академик Аполлон Кондратьевич Козак-Мамарыго поморщился, словно вспомнил про своих далеких предков, которые умерли, объевшись редьки. Да, видно, он был из тех, кто уповает на помощь восковой свечки, которую вставляют между пальцев, когда кладут в домовину и несут к яме. Поэтому, убежденный в том, что все-таки одолеет грибка-боровичка, он опять засыпал того вопросами. Мол, ты, яблоневский Хома, человек темный и неученый, храма Сивиллы не видел, через мост Фабриция в Риме не ходил, акведуков неподалеку от Нима не осматривал, в дом Веттиев в Помпеях не наведывался и росписью стен не любовался, вокруг Колизея не шатался, под аркой Тита не прогуливался, к колонне Траяна тебя не водили, Пантеон тебе не показывали, тень от конной статуи Марка Аврелия на Капитолии на тебя не падала…

Слушая академика Козака-Мамарыго, который, казалось, был уже готов рот себе разорвать, если язык онемеет, грибок-боровичок снисходительно и великодушно посмеивался. Наконец Аполлон Кондратьевич свою речь закончил-уложил, как солому в один час, а Хома сказал:

— Э-э, видно, что вы не дурак, а будто тот буряк: на дороге не растет, а все норовит в огороде. А знаете, хлопцы, что Плутарх говорил о противоположности разума и материи? Первое для него — Озирис, второе — Изида. От их брака, от этого единства противоположностей сначала зародилось докосмическое единство, которое Плутарх назвал Аполлоном, не так ли, уважаемый Аполлон Кондратьевич?.. А дальше это докосмическое единство превращается в космическое, так что космос оказывается носителем наивысшей красоты бытия вообще, ведь правда, дорогой Аполлон Кондратьевич?..