Парад планет

Собрав сансу, старший куда пошлют усилием воли по определенным каналам в своем теле из зоны повышенного санс-давления направлял ее в зону пониженного давления, к сердцу. Рой микрочастиц, из которых состояла санса, двигался по каналам жизненной силы, старший куда пошлют собирал из них большие и маленькие потоки. В разреженные участки тела, из которых улетали свои микрочастицы энергии, слетались микрочастицы из соседних частей тела, и они, попадая в общий поток, устремлялись дальше к сердцу. Движение санс-энергии происходило с таким шумом, что если бы, скажем, в эту минуту Мартоха, которая была на работе в поле, вдруг оказалась в хате, то родная жена бы услышала, что Хома не просто сидит на скамье и молчит, но и шумит!

А чтобы санса не ринулась назад, в зону пониженного санс-давления, Хома, конечно, напрягал участки тела, по которым только что прошла санса. Охо-хо-хо, не нам учить старшего куда пошлют, как обращаться с тканями своего тела, чтоб они не порвались под напором сансы, и что санс-удар можно направить куда-нибудь еще, не только в сердце!.. Вот наконец в сердце поднялось санс-давление, оно бьется в груди все слабее и глуше, вот наконец усилием воли грибок-боровичок добавил еще сансы, не жалея, — и оно затихло, перестало биться в груди. Если бы Мартоха сейчас приложила ухо к мужниной груди, то уже не услышала бы там стука сердца, которое привыкла слышать и днем и ночью, а только легонький, монотонный шум сансы… И если бы Мартоха взяла руку грибка-боровичка, чтобы нащупать пульс, то не нашла бы никакого пульса. Хома на скамье сидит и молчит, сердце в груди и не трепыхнется — только санса шумит!

Вот до чего может довести себя старший куда пошлют из колхоза «Барвинок», если на его жизненном пути попадется завидущий академик Иона Исаевич Короглы и если правление колхоза, поддавшись интригам, существующим в научных сферах, отлучит рядового колхозника на целый месяц от работы…

Раз уж сердце от отчаяния само не остановилось в груди, то грибок-боровичок остановил его своей демонической силой, нанеся санс-удар по сердцу. Потом старший куда пошлют, сосредоточившись и вновь приведя в действие силу воли, начал выпускать из сердца сконцентрированную там сансу, направляя ее через правую половину грудной клетки в голову и в брюшную полость, а также в мышцы грудной клетки, в трахею, бронхи и легкие, в пищевод, желудок, печень, желчный пузырь, двенадцатиперстную кишку и в поджелудочную железу, ибо когда имеешь дело с сансой, то есть с жизненной силой, всегда будь осторожен и всегда возвращай ее на то место, откуда взял. Сердце ожило и забилось так, как и всегда, дыхание стало свободным и глубоким, хотя, может, щеки немного и порозовели от болезненного румянца.

После волевой остановки сердца грибок-боровичок достал из печи макитру вареников с сыром и с аппетитом позавтракал. И уже позавтракав, стал укорять себя тем, что он должен был бы лишиться аппетита, так нет же — ест, будто и не в себя! И отлученный Хома быстренько, будто заряд дроби получив под хвост, полетел в яблоневскую лавку к потомственному лавочнику Петру Кандыбе.

Спросите, что же произошло дальше?.. Рассказывают, будто бы грибок-боровичок пообещал лавочнику щедрый магарыч только за то, чтобы Петро Кандыба взвесил его на тех весах, на которых взвешивает мешки с пшеном и солью, ящики с селедкой и макаронами. Лавочник повел Хому в подсобку, поставил на весы, отрегулировал шкалу да и говорит:

— В сандалетах, в штанах и в майке, Хома, ты весишь шестьдесят семь килограммов!

А Хома, изменившись в лице так, будто вспомнил попа, у которого пост, а в зубах куриный хвост, и говорит:

— Гляди, Петро, как я сейчас прямо на твоих глазах стану худеть!

— С какого горя тебе худеть, Хома? Про тебя не скажешь, что такому голодному — и овсяный хлеб в радость.

— Да, Петро, у меня и вправду не такой голодный живот, что и камень готов перемолоть, но я худею с великого горя: меня отлучили от работы на ферме. На целый месяц!

— На целый месяц? — ужаснулся лавочник.

— И если тело само не хочет худеть — заставим! Про сансу слышал?

— Про сансу слышал, — Отозвался лавочник Петро Кандыба, хотя услышал это слово впервые.

— Принцип сансы знаешь? — спросил Хома.

— Почему же не знаю принцип сансы? — будто бы даже обиделся лавочник Петро Кандыба. — Давай ближе к делу, Хома!

И старший куда пошлют, стоя на весах в подсобке яблоневской лавки, от разговоров перешел к делу. Сначала он собрал жизненную силу по всему своему телу. Набрав сансу в достаточном количестве, Хома отлученный стал хитроумно выгонять ее из своего тела, а потомственный яблоневский лавочник, вытаращив глаза, глядел на то, как все это удается грибку-боровичку, прислушивался, как чужая санса шумит, будто ветер перебирает-шелестит сухими листьями. Собрав огромные запасы своей жизненной силы в глубинах тела и сконцентрировав ее под кожей, старший куда пошлют все уплотнял и уплотнял жизненную силу, так что ей ничего другого не оставалось, как излучаться из грешного тела грибка-боровичка прямо в подсобку магазина.

— Славно пошла санса! — похвастался грибок-боровичок.

— Как с коня ссадил эту сансу! — польстил ему лавочник. — А как теперь ее соберешь? В мешок или в торбу?

— Где можно в мешок, там торбы не надо! А теперь, Петро, прикинь на весах, сколько я утратил живого веса с большого отчаяния.

Потомственный лавочник Петро Кандыба повозился с гирьками — и вдруг глаза у него от удивления округлились, будто у горлицы.

— Ты, Хома, потерял три килограмма живого веса!

— Так мало? — удивился грибок-боровичок. И упрекнул сам себя: — Значит, мало убивался по своей работе, ой мало, раз всего три килограмма потерял. Если бы сильнее опечалился, то вытянул бы фунтов двадцать!

— Ну, Хома, ты сразу за один день хочешь превратиться из стручка в смычок, — вслух рассуждал лавочник. — Гляди, не то к концу недели станешь таким, что если побежишь — то задрожишь, а если упадешь — растянешься.

— И то правда, — Хома кивнул головой, как тот мудрый козел, который, однако, дает меньше шерсти, чем дурная овечка.

Выйдя из подсобки, грибок-боровичок подался не куда-нибудь, а к буфетчице Насте, у которой уже давненько не бывал. В буфете уселся в уголке за пластиковым столиком, подпер щеку мозолистой ладонью и сам себе сказал: «Значит, так! Я — индуктор, а Настя — перцепиент. Сейчас я мобилизую свою сансу и небывалым усилием воли налаживаю санс-контакт с перцепиенткой Настей. Хочет того она или не хочет, а контакт будет! Только образ какого напитка спроектировать в своем мозгу? Кальвадос, петровскую горилку, лимонный ликер или «Зубровку»? Ладно, без лишних колебаний спроектирую в своем мозгу образ бутылки с «Зубровкой», а теперь такой же образ бутылки спроектирую в мозгу буфетчицы Насти. Ведь она не подготовлена к санс-контакту со мною, а поэтому послушается приказа взять бутылку на полке. Почему-то Настя не повинуется… Неужели я маловато собрал сансы, неужели не полностью перешел на сансовый уровень восприятия своего организма, неужели я недостаточным усилием воли притягивал образ Насти к себе и в себя? Охо-хо-хо, да ведь я не полностью нейтрализовал свою психическую деятельность!..»

Так или приблизительно так размышлял Хома отлученный, сидя за пластиковым столиком в буфете и стараясь прибегнуть к внушению. И тут, видно, непременно следует сказать о том, что лицо у грибка-боровичка стало меняться, эге ж, оно уже походило на лицо буфетчицы Насти; и глаза его вспыхнули карим женским сиянием, хотя до сих пор карим женским сиянием глаза старшего куда пошлют не вспыхивали; и губы его твердые, будто сыромятные батоги, округлились и смягчились, будто ту кожу под дождем вымочили, и даже брови-стрелы изменились, сделавшись пушисто-невесомыми, словно бабочки, игриво-привлекательными. Если бы Хома отлученный в этот момент тронул свое колено, то оно показалось бы ему соблазнительным и круглым коленом буфетчицы Насти!

Наконец, еще больше сосредоточившись на санс-контакте, вскоре Хома сам себе стал казаться не Хомою, а буфетчицей Настей, да, буфетчицей, одетой в синюю юбку и пестренькую блузочку, в тугом бюстгальтере и шелковом трико, со вчерашним перманентом на голове. Оказавшись в женском теле, грибок-боровичок внутренне не изменился и не утратил способности самостоятельно ориентироваться в буфете, и мысли его остались по сути мужскими мыслями, хотя, может, кто-то надеется, что мысли его и желания стали женскими, ничуть не бывало, сохрани господь!

Вступив в такой санс-контакт с буфетчицей Настей, отлученный Хома не просто почувствовал, что будто переселился в дородное женское тело, а и ощущал удовольствие от этой близости, которое всегда возникает между мужчиной и женщиной. Видно, такое же удовольствие ощутила и Настя за буфетной стойкой, потому что на лице ее засияла счастливая улыбка.

Грибок-боровичок опять таким образом сконцентрировал свою сансу, то есть жизненную силу, чтобы в своей голове и в голове буфетчицы Насти воссоздать образ бутылки «Зубровки»! Наконец этот волевой приказ дошел до буфетчицы, женщина взяла нужную бутылку на полке и, как завороженная, двинулась к Хоме, а грибок-боровичок, сосредоточенный и хмурый, в этот момент со стороны напоминал человека, который вчера крикнул, а сегодня ждет, что ему отзовется.