Парад планет

Вот так грибок-боровичок заботился о своем здоровье, чтобы еще крепче сжимать вилы в руках, когда наконец он вернется на колхозную ферму. Вот так Хома придерживался принципов макробиотического дзена, то есть искусства омоложения и долголетия, пренебрегая извечными яблоневскими беспринципными принципами. Какими именно? Душа не упырь, того же хочет, чего и весь мир; нет ничего лучше, чем тот борщ: хоть и плох, да много-премного; сыпь, жинка, перца, пускай нам хоть раз на веку горько станет.

В рацион Хомы вошли водоросли конбу, иначе говоря, ламинария японика. Мартоха где-то доставала эту ламинарию японику, нарезала кусочками, варила, солила, выпаривала воду — какое прекрасное блюдо получалось! А то еще к ламинарии японике добавляла накрошенную морковь, корни лопухов и лотоса, связывала все это в пучок арбузным стеблем, варила, солила, добавляла соевый соус. Или же давала своему мужу эту самую ламинарию японику, поджаренную на подсолнечном масле. А то еще связывала длинными полосками толщиной с мизинец и жарила. А то варила уху из ламинарии японики. А то готовила голову сома в ламинарии японике, добавляя немного подливы Осавы. Не говоря уже о том, что меню грибка-боровичка не обходилось без водорослей хидзики, которые приготовлялись с лотосовым корнем на растительном масле и подавались с сыром и поджаренной соей…

Полудничая в поле, товарки Мартохи по звену выпытывали у нее, как она готовит для своего Хомы отлученного всякие блюда и напитки, потому что женщины всегда разговаривают о таких вещах. Другая на ее месте, может быть, и скрывала бы свои секреты, только чего было скрывать Мартохе, которая делилась всем со всеми?

— Спрашиваете, бабоньки, как я готовлю уме-сьо-бан? Да нет здесь ничего такого, чего бы вы не сумели. Вот поджариваю на сковороде чай трехлетней выдержки, иначе говоря, чай, до которого руки три года не доходили. Добавляю воды и только одну-единственную сливу умебоси.

— Эге ж, единственную сливу умебоси, — поддакивало звено на свекле или на кукурузе.

— Завариваю в макитре. К напитку добавляю немного традиционного соуса сёйю, то есть тамари.

— Эге ж, традиционный соус сёйю, — запоминало звено.

— Этот чай уме-сьо-бан прекрасно очищает кровь моего Хомы Хомовича.

— А как ты, Мартоха, готовишь уме-сьо-кудзу?

— Беру одну-единственную сливу умебоси, столовую ложку муки из маранты, то есть кудзу, три ложки соевого соуса, добавляю имбирь и воду, потом разминаю умебоси в воде… Потому-то мой Хома никогда не простужается, что пьет уме-сьо-кудзу.

Пытливые яблоневские женщины, до всего на свете есть им дело! Подробно Мартоха рассказывала, как она готовит устриц: выдавливает влагу и солит их, обваливает в муке, а потом добавляет куриное яйцо с крошками хлеба и жарит устрицы в глубокой сковороде с крышкой. Еще не успели женщины как следует расспросить про устриц, как разговор уже перешел на рапанов. А что рапаны? Надо достать моллюска из раковины и помыть, порезать на мелкие кусочки и пожарить вместе с морковкой и луком. Потом все это следует положить назад в раковину, налить туда подливы, которая называется бешамель, и печь в духовке. Не успела Мартоха рассказать все про устриц и рапанов, как уже подавай подругам из звена секреты приготовления оладий из креветок! Или: как жарить красную дораду и подавать ее с тушеным салатом или с капустой? А оладьи из кальмара? Как подавать сырую дораду, как ее жарить, солить или запекать? А что такое рагу из дорады? Бульон из дорады? Суп с мидиями? Нитуке из кальмара?

— Скажи, Мартоха, а почему у твоего Хомы такие чистые и белые зубы? — допытывались женщины.

— А потому. Беру посоленный и высушенный баклажан, сжигаю, а из пепла получаю зубную пасту.

— И не лысый Хома, чуб на голове густой, как у молодого…

— Помогает сезамово масло, — хвалилась Мартоха.

— И паралича у Хомы еще не было…

— Помогают одуванчик и чертополох! А еще помогает, бабоньки, горсточка семян круглого арбуза с острова Хоккайдо! Но, бабоньки, дело еще и в гречке!

— В гречке всегда дело, еще и великое дело! — усмехались молодицы, будто им служба — в дружбу, да дружба — никогда не в службу. — За жизнь узнаешь гречки из семи печей!

— Э-э, у вас всегда одно на уме, — упрекнула беззлобно Мартоха. — Пускай господь нас милует от пропащих панов, свиных постолов и ивовых дров, только не от гречки.

Ни для кого не было секретом, что Хома Хомович Прищепа, от деда-прадеда гречкосей из гречкосеев, любит гречку, но чтобы так любил! Можно сказать, прямо-таки храм для гречки он соорудил в своей душе, чтоб далеко не ходить. А соорудив, не только бил ей поклоны, набивая шишки на лбу и мозоля колени, а и наедался гречки от пуза. И кашу гречневую, и пампушки из гречневой муки, и кашу-запеканку употреблял. Скажете, что эти блюда ели и едят едва ли не все яблоневцы, в этом нет ничего удивительного. А удивительное в том, что Мартоха для своего Хомы готовила и готовит гречку не только по-яблоневски, а и по-японски. Скажем только, что он смаковал гречневую кашу «мори», для которой Мартоха секла ножом-секачом лук-шалот, тушенный в единственной ложке подсолнечного масла, доливала три чашки воды, двенадцать сантиметров сухих конбу, то есть длинных водорослей, которые добываются из океана или из моря только лишь с глубины в двадцать метров, а потом все это заваривала в кипятке. Вынув конбу, добавляла чайную ложку соли и пять столовых ложек соевой подливы. Как только смесь закипала, снимала с огня.

— А еще, поговаривают, Хома ест у тебя «анкаке»! — подкинуло звено завистливое словцо.

— «Анкаке» приготовить просто! Подогрейте гречневую кашу, которая называется «теучи», и давайте своим мужьям в чашках. А еще не забудьте на масле поджарить лук, морковку и капусту, а потом добавьте гречневой подливы. К этому тесту долейте воды и варите, пока тесто не станет консистентным…

— Каким-каким? — спросила какая-то из молодиц, не поняв.

— Ну, консистентным! — пояснила ей более сообразительная молодица.

— Ага, консистентным! — наконец поняла малопонятливая молодица.

— А потом этим варевом промойте гречневую лапшу — вот вам и «анкаке»!

— Как просто! — удивлялось звено.

— Ой, бабоньки, чем вкуснее Хома ест, тем нежнее и слаще со мною. Поэтому я и не жалею для него сока адзуки, то есть сока, выжатого из мелкой красной фасоли, или сушеных водорослей хидзики. А что уж тогда говорить про семена из арбуза «Хоккайдо»!

Какая-то из женщин поинтересовалась, а где же это Мартоха достает и семена арбуза «Хоккайдо», и адзуку, и хидзики, и лотос, и женьшень. Звено посмотрело на недотепу так, словно та с неба свалилась и на свекле очутилась. Мол, или ты не знаешь, как все достают? И Мартоха достает так же, как все люди, а само оно в руки не приплывет, если на печи лежать и в потолок плевать, тут нельзя так ходить, как черт летит и ноги свесил!

— Эге ж, нельзя так, — согласилась Мартоха. — Вот я и говорю Хоме: «Или ты, Хома, поезжай в лес по женьшень, а я останусь дома, или я буду дома, а ты поезжай в лес по женьшень!»

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

в которой искренне и правдиво рассказывается о макробиотическом дзене, который омолодил долгожителя Гапличка и дедка Бенерю, а также рассказывается о злоупотреблениях лавочника Петра Кандыбы, которого на путь праведный наставляет бывшая спекулянтка и пройдоха Одарка Дармограиха

Слух о том, что во время отлучения от колхозной работы грибок-боровичок ударился в макробиотический дзен, иными словами, в искусство омоложения и долголетия, быстро разлетелся по Яблоневке. Макробиотический дзен!

Ну, раз грибок-боровичок ударился в искусство омоложения и долголетия, у него нашлись последователи, которые захотели нагулять молодости и здоровья для работы. А поскольку Хома с Мартохой не прятались со своим дзеном, как кот с салом, поэтому число их последователей росло и росло, как грибы после дождя. Другой бы, посеяв розку, поставил бы сторожку, только не Хома с Мартохой. Поэтому из Яблоневки макробиотический дзен перекинулся на Чудовы, Сухолужье, Большое Вербное и другие села района и даже области, нашлись последователи и в самой Виннице! Хорошо, дзен так дзен, мало ли какие кампании проводились на нашем веку. Но ведь как же ты ее переживешь или пересидишь, если тут начались всякие химерические недоразумения…