Парад теней

— Какую информацию?

— Самую пустяковую, крошка.

— И для получения пустяковой информации ты издали показал Юрику внушительную дубину. Ты на что намекал, Рома?

— Я ни на что не намекал, дорогая. Я просто очень боялся, что вы откажетесь — вон вы теперь какие, и рукой не достанешь! — меня принять, и для упрощения дела слегка погрозил пальцем впечатлительному Юрику. Пальцем, заметь, а не дубинкой!

— Не только Юрию, но и мне. Что бы это значило, Рома?

— Говенная ты хозяйка, Ната, — дал понять, что ему надоел допрос, Казарян. — Даже выпить гостю не предложишь.

— Извини. Виновата, исправлюсь. — Наталья кинула в два длинных, как ее ноги, стакана пару льдышек и из тяжелой бутылки налила в них многолетнего виски. Подняла свой и, издеваясь (над ним, над собой — неизвестно), провозгласила: — За твой визит, принесший в этот дом радость!

— Радость безмерная, нет ее причины! — голосом Робертино Лоретти пропел Казарян, выпил и уже речитативом продолжил музыкальную тему: — Ты, говорят, запела, Ната?

— Слишком громко сказано, — тайно гордясь, произнесла она. — Просто я подготовила двухчасовую сольную программу, в которой и художественное слово, и отрывки из кинофильмов, где я снималась, и танец, и, да, пение, Рома!

Он помнил, как она пела. Очень громко, но противно. Казарян пытался с нею лейтмотивную песню писать для первого ее фильма, но пришлось отказаться. В результате она только рот под фонограмму раскрывала.

— И раскручивает тебя мудак Олег Радаев, в связи с чем Юрику сегодня приходится свидетельствовать ему свое почтение, — догадался Казарян.

— Олег по-дружески помогает мне. И только.

— И только! — поиронизировал Казарян. — Ладно, теперь о другом. У нас ведь сугубо светская беседа? Покажи-ка мне апартаменты Юрика. Или он тебя к себе не пускает?

— Ох, Ромка, Ромка! Хитрости твои восточные — напросвет. Картины посмотреть хочешь, да?

— Я о его коллекции много слышал, но ни разу не видел.

— А кто видел? Он с ними, как скупой рыцарь с дукатами, беседует один на один. Но что ж, давай посмотрим, пока он в отлучке. Только должна тебя огорчить, здесь не все. Добрая половина — в загородном доме.

— Что ж, посмотрим злую, — согласился Казарян.

— Что? — не поняла Наталья.

— Раз добрая половина там, то здесь злая, — доверчиво объяснил кинорежиссер.

Через свежепрорубленную дверь проникли в банкирские хоромы и сразу же оказались в сотворенном из целой квартиры выставочном, по последнему слову музейной техники, зале. Наталья включила подсветку.

— Да-а-а, — протяжно произнес Казарян. А что еще сказать?

— Днями закончили в двух квартирах евроремонт, — гордо сообщила Наталья, чем вернула Казаряна из ошарашенного состояния в состояние обычное.

— Теперь евро! Все теперь евро! — патетически воскликнул он и забормотал, забормотал: — Евроремонт, евробомонд, евроаборт, еврокомпот.

— Будешь картины смотреть или нет?! — прервала его шаманское камлание Наталья.

— Буду, буду! — тут же сдался Казарян.

Не было какой-либо целенаправленности в секретарском коллекционировании. Брал что попадалось под его жадно ищущую руку. Но, надо сказать, с неплохим выбором. Особой шелухи, за исключением нескольких второстепенных передвижников, не наблюдалось. Чудесный, чего уж тут греха таить, уголок портретов конца восемнадцатого — начала девятнадцатого века, стена исторических (российские, несправедливо забытые академисты) полотен, стенд замечательных графиков, многочисленные мирискусники, и вот они (казаряновская страсть), столпы серебряного века. Нет, Юрик, у двух армян — отца (профессора-литературоведа) и сына (бывшего сыщика, а ныне кинорежиссера) и полнее эти живописцы представлены, и качественнее. Но вот эта Гончарова, пожалуй, младшему армянину не помешала бы. Как и Машков. Как Григорьев. Как и Яковлев.

Но в чем всех обошел Юрик, так это в театральных и кинематографических работах. И двадцатые годы — Попова, Экстер, Лисицкий, Родченко, не говоря уже о Татлине, Егорове, Тышлере, Головине, и тридцатые — Эрдман, Вильямс, Дмитриев, Акимов, и сороковые, и пятидесятые, и шестидесятые…

Кое-какие сведения о том, как добывались эти эскизы, у Казаряна имелись. После юбилейных выставок авторам или их наследникам намекалось, что неплохо было бы подарить вдохновителю и организатору, персонифицированному в страстном любителе искусств Юрии Егоровиче, не все, конечно, но кое-что из выставленных работ. И дарили. Не все, конечно, но дарили.

Наталья молча ходила за Казаряном, стараясь не мешать, и присматривалась к тому, где и перед чем задерживался ушлый знаток. Она и сама малость поднаторела в коллекционировании, но по сравнению с кинорежиссером, конечно, была дилетанткой, не более того. А ей не мешало бы знать реальную ценность картин во всяком исчислении: историческом, эстетическом и, естественно, финансовом. На всякий случай.

— Он все-таки прорвался в святая святых! — раздался шутливо грозный возглас. — Как ты допустила, жена моя?

Юрий Егорович пришел с противоположной стороны. Он еще не переоделся. В полном параде стоял в начале экспозиции (если вести отсчет от его дверей) и победительно смотрел на Казаряна. Жаждущий, как всякий коллекционер, комплиментов.

— Разве истинного любителя кто-нибудь может задержать? соответствующе откликнулся Казарян, без энтузиазма наблюдая, как Юрий Егорович шел к нему с протянутой для рукопожатия рукой. Но что поделаешь, знал, на что шел. Придется руку подать.

Поздоровались, Юрий Егорович хитро заглянул в восточные глаза и бодро спросил:

— Ну и как вам, Роман Суренович? — подразумевая, что «как» — это "вот так"!

Юрий Егорович смотрел добродушно, спросил благожелательно. Будто и не нахлестал его по мордасам вышеупомянутый Роман Суренович лет пять тому назад, не тревожил немолодую его печень боксерским кулаком года за полтора до этой милой интеллигентной встречи, будто не рявкнул на него сегодня по телефону…

— Первостатейно, — честно оценил коллекцию Казарян. Хотел было спросить о способах приобретения театральных и киноработ, перед которыми они стояли, но сдержался, отложил на потом, когда эта дубинка может понадобиться по-настоящему. Повторил, ответно улыбнувшись: — Первостатейно. Завидки берут.

— Ну уж, не прибедняйтесь, Роман Суренович. О вашем собрании легенды ходят.

— Делу время, делу время, потехе — час! — из Пугачевой спела (недаром певицей стала) Наталья. — Рома насмотрелся, Юрий. Пора и поговорить.

— Где, котенок? — встрепенулся секретарь-банкир. — У меня, у тебя?

— У меня, конечно, — величественно решила поющая кинозвезда.

Устроились: Наталья — на диванчике, Роман Суренович и Юрий Егорович по креселкам.

— Будто и не было этих пяти лет! — ностальгически вздохнул Казарян. Ну что уж там, право, вспоминать! Настоящим надо жить, настоящим! Будем жить настоящим, дорогие хозяева?